- Что? – я испуганно взглянула на него.
Норн встал, грубо ухватил за руку и, пресекая сопротивление, толкнул на диван лицом вниз. Я попыталась вырваться, предчувствуя боль, которую принесёт близость, первую боль за пять лет, но меня надёжно придавили, задрали юбки и стащили нижнее бельё.
Значит, как Шоанез, если ещё не хуже…
Так и есть – рывком раздвинул ноги, вставил между колено, чтобы обратно не свела. Наверное, расстегивает штаны.
- Прошу вас, хозяин, пожалуйста, не надо! – сдавленно, с трудом приподняв лицо от обивки, прошептала я. – Умоляю, пощадите!
- Пощадить? Ты сама этого добивалась, всё сделала, чтобы я относился к тебе, как к вещи. Так получай!
Я разрыдалась.
Шоан, какая же я дура! Думала обхитрить судьбу, забыла, кто я есть – рабыня. Не желала зачать среди ласки – так получай боль и насилие.
Но боли не последовало. Всхлипывая, ждала её, но ничего не последовало. Более того, норн убрал руку и колено, давая возможность сесть. Но я не спешила, всё ещё не веря.
Слёзы градом катились по щекам.
Мягкое касание подбородка губами и шёпот:
- Я этого не сделаю. Поверила, что изнасилую? Нет, до этого не делал и теперь не стану. Просто ярость нахлынула, когда вспомнился твой поступок. Надеюсь, понимаешь, насколько больно мне сделала?
Норн обнял и смахнул слёзы со щеки.
- Тихо, не плачь. Дай посмотреть, что с твоими ушибами. Вроде, зажили. Успокойся, я уже не злюсь, простил тебя. Может, напрасно, но всё равно.
Я осторожно взглянула на него: те же янтарные глаза, но без следов гнева.
Руки ласково гладят, осторожно: чувствует, как вздрагиваю от каждого прикосновения.
Снова поцеловал и отпустил, сказав, что с сегодняшнего дня могу приступать к прежним обязанностям.
Вечером с опаской постучалась в дверь спальни хозяина. После дневного разговора и наказания (обидно, но я осталась дома, прильнув к окну, прислушиваясь к отголоскам праздника) хотелось оказаться как можно дальше от этой двери, и малодушно оттягивала неприятный миг.
Я понимала, что причинила норну страдания, случайно нашла и ударила в самое больное место, и опасалась мести: унижение, причинённое рабыней, не забывается. И преданное доверие. Другое дело, что я никогда не считала себя обязанной быть искренней, любящей, а он, видимо, думал иначе. И, судя по всему, был откровенен. В пределах разумного.
Сказал, что простил. Не только ли на словах?
Сегодня он поступил странно: не изнасиловал, хотя был в своём праве. Но опять в последний момент остановился, более того, даже начал успокаивать. Неправильные эмоции: слишком личные, слишком связанные со мной. Неужели действительно любит? Или просто боится испортить: мне же детей рожать. Но ведь изнасиловать можно по-разному, необязательно с риском для жизни – вот бы и ребёнка сделал. Не с первого – так со второго раза.