А Кравцов по-прежнему был жив. Кто бы сомневался.
Он был ужасно бледен, прятался в салате, но салата было мало, а Кравцова слишком много. Абсурд же в том, что никто не замечал его подавленного состояния, веселье набирало обороты, телевизор надрывался, горничная Саша в сбившемся переднике меняла блюда. Толстый немец уже нахрюкался до того, что одной рукой пытался обнять сразу двух женщин, которые восторженно визжали, а другой норовил похлопать по попке пробегающую Сашу.
Максимов удалился на кухню, хоть минуту побыть вне дурдома. Вооружился салфеткой, вытянул из блюда с заготовленной для проглотов дичью симпатичную ногу. Но успел лишь пустить слюну. Под нестройный вопль: «А где же Дед Мороз со Снегурочкой?!» – открылась дверь, и сыщик вздрогнул, словно его застукали на месте злодеяния. Снова Саша, работящая душа? Но теплые руки обняли его за плечи, и белокурые пряди защекотали висок.
– Костя, милый, я так соскучилась по тебе…
«А разве мы уже на «ты»? – застряло, как кость, в горле. – Разве пара половых контактов – повод к фамильярностям?» Но подвыпившая Виктория была сильна и настойчива. Требовала свидания. Она вцепилась ему в губы, обвила ядовитым плющом, сжала шею. Он утонул в океане запахов: от корицы и шампанского до потного аромата страсти. Сыщик чувствовал себя, как болванка в слесарных тисках. Ломота в позвоночнике и вполне логичное покалывание ниже пряжки. Он уже готов был уронить ароматную ногу, чтобы заключить Вику в тугие, бескомпромиссные объятия, бросить на стол и… познакомиться еще ближе, но, по счастью, она еще не совсем свихнулась – склонять его к сожительству на чужом кухонном столе. Провела языком по щеке и, тяжело дыша, отстранилась.
– Слава богу, Костя, что нас с тобой ничто, нигде…
– И делить нам с тобой нечего, – бормотал взбудораженный сыщик, – кроме удовольствия.
В этот самый распрекрасный миг на кухню громко вошел Олежка Лохматов. В голове заклинило, но оттолкнуть от себя ополоумевшую женщину он все же догадался. Олежка затормозил, икнул от изумления. Вика поправила платье, отбросила непослушный локон и вздула челку. Потом встала на цыпочки, укусила сыщика в щеку и, сказав Лохматову «Гав», гордо удалилась. Оба зачарованно смотрели, как обольстительно виляют бедра. Гусиная нога выпала из ослабевшей руки на вершину блюда.
– Нет, Константин Андреевич, – покачал головой Олежка. – Много я повидал, во многом поучаствовал, но такого авангардизма…
– Мал ты еще, – нравоучительно заметил Максимов. – Топай-ка работать, юнга.
Стремительным циклоном на кухню ворвалась горничная Саша. Мельком глянув на присутствующих, схватила то самое блюдо, на вершине которого, словно штык в могильном холме, красовалась гусиная нога, и моментально унеслась.