– А куда убежала?
– Да никуда она не убегала, – усмехнулся мой собеседник в бороду. – Вон там до сих пор сидит.
И он указал концом дымящейся трубки на соседнее с домом Шевлягина корявое дерево. Только сейчас я заметил в скудном освещении, что в его кроне что-то белеет. Я поспешил подойти поближе и обнаружил, что на ветвях и впрямь сидит ребенок.
– Тебя Женей звать?
– Точно, – тут же ответила она звонко и довольно вызывающе.
– Чего там делаешь? Спускайся, поговорить нужно.
– Слежу за вами отсюда, – ответила она нахально, но все же ловко, по-обезьяньи, начала спускаться. – Чего тебе от меня нужно, господин полицейский? – спросила она, оказавшись на земле.
И речь, и выражения маленькой остроносой физиономии у нее были совершенно не детские, и это меня неприятно поразило.
– И часто ты оттуда за людьми следишь?
– Когда делать нечего. А что? – пожала она острыми плечиками и без страха взглянула мне в глаза, будто вызов бросала.
– Слышала, наверное, о том, что из монастыря икону похитили? – Она кивнула, и я продолжил: – Так вот, в этот самый день ничего интересного ты тут не заметила? Или на следующий? Кто-нибудь к твоему отцу приходил?
– Это ты про дядю Федю? – Она снова совершенно по-взрослому усмехнулась, криво и саркастично. – Он мне не отец, а отчим. Мой папа давно умер.
– Ясно. Ну, так к нему кто-нибудь приходил?
– Не видела. Я же не все время тут играю. А он вообще по ночам шляться любит.
– Не нравится он тебе? – попытался я наладить с ней отношения.
– Лучше, чем ничего, – с деланым равнодушием пожала плечами эта странная девочка.
– Но он же с твоей мамой уехал! Ты теперь с бабушкой осталась!
– А разве они насовсем? – Тут я поразился мгновенной перемене, происшедшей с Женей. Голос ее стал тихим, едва уловимым, а губы искривились, как от мгновенного приступа боли, который она мучительно пытается скрыть. Только тут я заметил, какие у нее красивые темные глаза и что в них прячется страх.
– По крайней мере, так говорила твоя бабушка только что, – осторожно ответил я.
– А вы зачем дядю Федю ищете? В тюрьму хотите посадить? – по-прежнему тихо и осторожно спрашивал она.
– Сначала выясним, что именно он натворил, а потом, если виноват, то да, в тюрьму.
– А маму?
– Пока о ней мы ничего дурного не слышали. Кроме того, что она связалась с не самым подходящим человеком.
– А вы знаете, куда они уехали?
– Нет, совершенно ничего не знаем. Так что можем и не найти.
– Я тоже не знаю куда, но знаю на чем. Мама вчера говорила, что на пароходе еще ни разу не плавала.
Я остолбенел на мгновение. Сказанное Женей сейчас было полезней, чем все, что нам удалось выяснить сегодня. Она смотрела на меня серьезно и хмуро, даже как-то обреченно, будто чувствовала себя Иудой, только что на виду у всех поцеловавшим Христа. Я же от радости не придумал ничего лучшего, как пообещать ей ее 30 сребреников: