Вроде чего? Черт возьми, Рик, почему ты не можешь вспомнить?
Смешной запах?
Да, вспоминаю, запах. Вроде дождя по раскаленной земле.
– Но что такого смешного в том лице?
Я прикусил губу. Слова вышли у меня изо рта, но будто не я их произнес.
И тут у меня прорвало плотины памяти. Черви. Лицо.Потом вдруг… что? Ради Господа Бога и всех его ангелов, что случилось потом?
Во рту пересохло. Сердце снова заколотилось. Я вспомнил лицо, наставленные на меня глаза. Потом я лежу лицом вниз. Меня держат. Я не могу шевельнуться. Ощущение неимоверной давящей силы. Но что потом?
Вспомнился страх. Но воспоминание о нем приглушено, будто это было сто лет назад. Я сделал еще глоток пива и потряс головой. Я остался невредим. Даже одежда не смялась. Конечно, там и сям прицепились сухие листья к переду рубашки, но стряхнулись без следа. Так откуда такое странное чувство, когда я представляю себе это лицо без тела?
Я жадно осушил банку. Может, я просто слишком много работал последнее время со своим оркестром? Почти все днем работают, и потому репетировать приходилось по вечерам в гараже Пита. Не раз я в два часа ночи дергал струны гитары, отлично зная, что вставать мне придется в семь, чтобы к восьми успеть в супермаркет.
Я зевнул и взял отбивную с тарелки на стене, куда ее поставил Говард. Все нормально, Рик. Ты перетрудился, так что расслабься и радуйся вечеринке.
Вечер был теплым. Звезды сияли в вышине во всем своем небесном великолепии, белым мазком тянулся по центру Млечный Путь. Отлично играла музыка, и янтарным светом освещали сад двадцать фонарей на деревьях.
Близкое к панике ощущение, накатившее на меня минуту назад, когда я понял, что потерял целый час, исчезло так же быстро, как появилось. Я снова был частицей человечества. И мир стал нормальным. И я тоже.
А куда к черту подевался Говард Спаркмен с пивом? Заманила его, наверное, пухлая тарелка картофельного салата или особенно развратная сырная подливка. Рядом со мной остановились люди поболтать.
Бен Кавеллеро стоял у стола, откупоривая бутылки. Он взглянул на меня и приветственно махнул рукой. В свои тридцать девять Бен Кавеллеро должен был бы быть чьим-нибудь любимым школьным учителем. Это известный тип учителей, из тех, что начинают урок словами: “Сегодня мы тщательно изучим великое произведение Эдгара Аллана По”. А через пять минут он рассказывает что-нибудь смешное про соседскую кошку, забравшуюся к нему в кухню, или ударившую в печную трубу молнию. У Бена курчавые седеющие волосы и глаза, которые лучатся, когда он улыбается своей фирменной дружелюбной улыбкой. Кажется, он никогда никуда не спешит, никогда не повышает голоса, и молодежь тянется к нему ради дружеского и всегда мудрого совета и ободрения. Некоторые родители беспокоились, нет ли здесь чего – почему это подростки тянутся к человеку настолько старше? Но никаких даже слухов никогда не ходило. Бен кажется в каком-то смысле полностью асексуальным. Он будто женат законным браком на своих двух неразлучных привычках – рисовании пейзажей и путешествиях.