Ван-Лун снова пошел в город и купил свиного сала и белого сахару, и жена растопила белое сало и взяла рисовую муку, смолотую из своего риса между двумя жерновами, к которым можно было припрягать быка, прибавила к муке сала и сахару и замесила сдобное новогоднее печенье, такое, какое пекли в доме Хуанов.
Когда печенье было разложено на столе рядами, готовое для посадки в печь, сердце Ван-Луна переполнилось гордостью. Ни одна женщина в деревне не умела делать того, что сделала его жена, — испечь печенье, какое только богачи едят по праздникам. Часть печений она украсила красными ягодами и зелеными сухими сливами, уложив их так, что получились цветы и узоры.
— Жалко их есть, — сказал Ван-Лун.
Старик не отходил от стола, радуясь, как ребенок, ярким краскам. Он сказал:
— Позовем моего брата, твоего дядю, вместе с детьми — пускай они посмотрят!
Но сытая жизнь сделали Ван-Луна осторожным. Нельзя приглашать голодных людей смотреть на печенье:
— Не годится глядеть на печенье до Нового года: это приносит несчастье, — ответил он поспешно.
И жена, руки которой были перепачканы мукой и салом, сказала:
— Это не для нас. Мы не так богаты, чтобы есть белый сахар и сало. Я пеку их для старой госпожи в большом доме. На второй день я возьму с собой ребенка и понесу ей в подарок печенье.
В глазах Ван-Луна печенье приобрело еще больший смысл. Он был польщен, что его жена войдет как гостья в большую залу, где когда-то он стоял так робко и в такой бедности, и понесет своего сына, одетого в красное, и печенье, сделанное из лучшей муки, сахара и сала.
Все остальное на этот праздник Нового года потеряло всякое значение по сравнению с этим визитом. Примеряя новый халат из черной бумажной материи, он сказал только:
— Я надену его, когда пойду провожать вас к воротам большого дома.
В первый день Нового года он терпеливо перенес даже то, что дядя и соседи толпились в его доме, шумно поздравляя его отца и его самого, охмелевшие от еды и выпивки. Он сам уложил печенье в корзину, чтобы не угощать им простого народа, хотя ему было нелегко молчать, когда хвалили рассыпчатость и сладость простого белого печенья, и все время ему хотелось крикнуть: «Посмотрели бы вы на печенье, украшенное ягодами!» Но он промолчал, потому что больше всего на свете ему хотелось с достоинством войти в большой дом.
И вот, на второй день Нового года, когда женщины ходят в гости друг к другу, потому что мужчины хорошо угостились накануне, они встали на рассвете, и женщина одела ребенка в красный халатик и в сшитые ею башмаки с тигровыми головами и надела ему на голову, гладко выбритую самим Ван-Луном накануне Нового года, красную шапочку с маленьким золоченым Буддой, пришитым спереди, и посадила его на кровать. Ван-Лун быстро оделся, пока его жена снова расчесывала свои длинные черные волосы и закалывала их длинной посеребренной шпилькой, которую он ей купил, и, надевала свою новую черную одежду, сшитую из того же куска материи, что и его халат; на двоих пошло двадцать четыре локтя хорошей материи, а два локтя были, как водится, прикинуты для полной меры. Потом он понес ребенка, а она — печенье в корзине, и они отправились по тропинке через поля, опустевшие на зимнее время. И у больших ворот дома Хуанов Ван-Лун был вознагражден за все, потому что когда привратник вышел на зов женщины, то глаза его широко раскрылись, и он начал крутить три длинные волоска на бородавке и закричал: