— Сердце у этих богачей жестоко, как сердце богов. У них есть еще рис для еды, остается даже лишний, они гонят из него вино, а мы умираем с голоду.
И другой простонал:
— О, если бы у меня руки окрепли хоть на минуту, я поджег бы ворота, и двор, и дома за ними, хотя бы мне самому пришлось сгореть. Будьте вы прокляты, отцы, породившие детей Хуана!
Но Ван-Лун ничего не ответил на это, и, не нарушая молчания, семья продолжала двигаться к Югу. Они шли так медленно, что когда миновали город и вышли на южную сторону — наступил вечер и уже стемнело, там оказалось множество людей, которые двигались на Юг. Ван-Лун начинал уже думать о том, какой угол стены им лучше выбрать для ночлега, чтобы провести ночь всем вместе, сбившись в кучу, как вдруг он и его семья очутились стиснутыми в толпе, и он спросил одного прижатого к нему человека:
— Куда идет вся эта толпа?
И человек ответил:
— Мы голодающие и хотим сесть в огненную повозку и ехать на Юг. Она пойдет вот от того дома, и там есть повозки для таких, как мы, — дешевле чем за мелкую серебряную монету.
Огненные повозки! Ему приходилось о них слышать. В чайном доме рассказывали о таких повозках, которые прицеплены одна к другой, и везет их не человек и не зверь, а машина, извергающая воду и пламя, как дракон. Он говорил себе много раз, что в праздник он сходит посмотреть на нее, но на полях шли то одни, то другие работы, и времени никогда нехватало. Кроме того, у него не было доверия к тому, чего он не знал или не понимал. Нехорошо человеку знать больше того, что нужно для повседневного обихода.
Теперь, однако, он нерешительно повернулся к жене и спросил:
— Что же, и мы поедем на огненной повозке?
Они отвели старика и детей подальше от снующей взад и вперед толпы и посмотрели друг на друга тревожно и боязливо. В эту минуту передышки старик повалился на землю, и мальчики легли в дорожную пыль, не обращая внимания на то, что их могли затоптать ногами.
О-Лан все еще держала девочку, и ее головка повисла у нее на руке с таким мертвенным выражением закрытых глаз, что Ван-Лун, забыв про все остальное, вскрикнул:
— Разве маленькая рабыня умерла?
О-Лан покачала головой.
— Пока еще нет. Она еще дышит, хотя и очень слабо. Но к вечеру она умрет, да и все мы, если только…
И тут, как бы не в силах сказать больше ни слова, она с измученным выражением подняла к нему свое худое квадратное лицо. Ван-Лун ничего не ответил, но подумал про себя, что еще один день ходьбы — и все они умрут к вечеру, и сказал, постаравшись вложить в свой голос возможно больше бодрости: