Тут среди слушателей поднялся крик, но Ван-Лун недовольно отвернулся в сторону. Да, все это так, но остается земля. Деньги можно истратить, пищу съесть, и если не будет вдоволь солнца и дождя, то снова начнется голод. Тем не менее он охотно взял листки, которые сунул ему молодой человек, помня, что О-Лан всегда нехватает бумаги для стелек. И, придя домой, он отдал ей листки и сказал:
— Вот тебе бумага для стелек!
И продолжал работать попрежнему.
Но многие из жителей поселка, с которыми Ван-Лун беседовал по вечерам, жадно слушали речь молодого человека, тем более жадно, что они знали, что тут же, за стеной, живет богач, а то, что между ними и его богатствами стоит стена, казалось сущим пустяком: ведь это только ряд кирпичей, который можно снести несколькими ударами крепкого шеста, такого, на каких они каждый день носят тяжести. И к весенней тревоге и недовольству теперь прибавилось новое недовольство, которое сеяли в умах обитателей поселка молодой человек и ему подобные, — чувство, что другие несправедливо владеют тем, чего нет у них. И в сердцах юношей и мужчин поднималась волна возмущения, неодолимая, как течение реки, переполненной вешними водами.
Но Ван-Лун, хотя он видел это и слушал их разговоры и со странной тревогой наблюдал их озлобление, хотел только одного — вернуться на свою землю.
И в этом городе, где вечно возникало что-нибудь новое для Ван-Луна, ему пришлось видеть еще одно новое и непонятное для него зрелище. Однажды, когда он тащил свою пустую рикшу по улице, он увидел, как стоявшего на углу человека схватили вооруженные солдаты, и так как он упирался, солдаты начали грозить ему ножами. Пока изумленный Ван-Лун наблюдал все это, они схватили второго, третьего и четвертого, — на этот раз человека, который жил в соседнем с ним шалаше, под стеной. Тут Ван-Лун сообразил, что схваченные знают не больше, чем он сам, почему их хватают. И Ван-Лун свернул со своей рикшей в переулок, бросил ее и проскользнул в дверь лавочки, где торговали кипятком, чтобы и его не схватили, и прятался там, скорчившись за большим котлом, пока не прошли солдаты. Потом он спросил у владельца лавки, что все это значит, и лавочник, седой и сморщенный от пара, вечно поднимавшегося из медных котлов, ответил равнодушно:
— Опять где-то идет война. Кто знает, для чего все эти бои, все эти отступления и наступления. Но так идет с тех пор, как я был мальчишкой, так будет и после моей смерти, — я в этом уверен.
— Ну, а для чего же они схватили моего соседа? Ведь он ни в чем не виноват, так же, как и я, а я в первый раз слышу об этой новой войне, — спросил Ван-Лун в большом замешательстве.