— Педик.
Это грубое слово, которое он просто таки выплюнул, не произвело на меня абсолютно никакого впечатления. На меня вдруг накатила такая апатия, что стало безразлично все вокруг. К тому же, ничего нового он мне все равно не сказал, точно такую же ненависть я видел когда-то в глазах родного отца.
— Так вот знай, Маречка, — снова изменившиеся интонации его голоса вкрадчиво ввинчиваются в уши, находя дорожку сквозь кокон апатии, туда, где в животном ужасе бьется мое Я, — что та баба, с которой ты работал, уже три недели как преставилась. И я знать не знаю, кто тебя, лопуха голубого, так прокатил, но я это узнаю, Маречка, веришь? — Змеиный шепот начальника отдавался, казалось, по всему телу, неприятным зудом пощипывал обнаженную кожу.
— Да, Егор Эдуардович, — покорно прошептал я, готовясь к самому худшему. Интуиция не подвела.
— А вот ты — прищурился, словно целясь, шеф, — не узнаешь.
Ну вот. Я же чувствовал, что этим кончится. Я уже готов… Опровергая мою внутреннюю браваду, прозвучал неприятный голос начальника:
— Фил, разберись тут! — и мое спокойствие разбилось вдребезги, разлетелось осколками острого грязно-серого стекла. Нет, только не он, пожалуйста, кто угодно другой! Но удаляющийся шеф не слышал моей внутренней мольбы, да если бы и услышал, не обратил бы внимания.
Фил, мой Фил, сладко улыбнулся, неторопливо достал пистолет из подмышечной кобуры и прицелился… В меня… С такого расстояния даже косой попадет… Господи, как же умирать не хочется! Только не я! Только не со мной! Вот бы оказаться где-то далеко-далеко…
Выстрел!
А умирать не больно, еще успел подумать я…
1675 год от В.С.
Западная граница Аллирии, г. Твиг
Холодно.
Я почти не чувствую тела, лишь противный, сковывающий холод. Он вцепился в само мое Я, заставляя забыть, не двигаться, не быть… Он убивает куда вернее пули. Он действует куда тоньше, чем самый сильный яд. Вот она какая, оказывается, смерть. И нет ни рая, ни ада. Лишь этот вездесущий холод, поселившийся глубоко в костях…
Раздавшийся совсем рядом со мной грубый мужской хохот убил философский настрой в зародыше. Ну какие тут возвышенные мысли, когда прямо у тебя над ухом кто-то громко ржет, а его собеседник чуть заплетающимся языком пытается продолжить так рассмешивший товарища рассказ:
— И вот, короче, решили они засаду степнякам устроить…
— Подожди, святоши? Да гонишь ты, поди, — не соглашается хохотун. Раздается тихое ругательство и характерный журчащий звук — у меня над головой кто-то решил справить малую нужду.
— Да орчанку мне в жены, если вру! — запальчиво отзывается второй. — Короче, залегли они в засаду, дай, думают, пощиплем степнячков-то. А то уж больно разжирели, со своими хуторами посеред Пустоши. Ждали-ждали, потом чу! Едет кто-то, — рассказчик замолчал, выдерживая паузу.