— Ладно, пускай его.
— Кто согласен, поднимите руки!
Из толпы вытолкнули Го Фу-гуя и Ли Бао-тана. Старый сторож смущенно посмеивался, а Го Фу-гуй и вовсе не знал, куда деваться. Они оба стеснялись, словно женихи.
Чжан Юй-минь вывел Ли Бао-тана на середину трибуны и о чем-то с ним пошептался.
Старик шагнул вперед и серьезно, почти сурово заговорил:
— Я старик, бедняк. Десятки лет сторожил сады, а у самого и деревца не было. Теперь мне уже шестьдесят один год, я почти уже ушел в землю, точно упавший с дерева осенний лист. Даже во сне я не мечтал о таком дне, как сегодня. Я председатель? Ну что ж, ладно! Я рад. Я председатель бедняков. Сегодня мы поборемся с Цянь Вэнь-гуем. Кто им обижен, выкладывай свои обиды; кому он враг — пусть мстит ему. Кого обобрал — тому пусть вернет деньги. У кого отнял жизнь — пусть заплатит своей. Вот все, чего я желаю. Я, председатель, сказал все. Теперь ваш черед.
Никто не смеялся над ним. Его нескладная, путаная речь всем понравилась. Желающих выступить нашлось много. Председатель всем давал слово. Но ораторы запинались после первых же слов и быстро умолкали. Слушатели сначала шумно одобряли каждого оратора, но после нескольких скучных речей, в которых повторялось одно и то же, внимание стало ослабевать.
Тогда Ли Чан принялся энергично выкрикивать лозунги; крестьяне нерешительно подхватывали их.
Вдруг на сцену выскочил, сильно волнуясь, Лю Мань. Сверкая глазами, подняв кверху кулаки, он крикнул:
— Можно мне слово?
— Говори! Говори. Лю Мань! Ты у нас оратор!
— А как начальники? Не взыщут с меня за то, что я скажу?
— Смелее, Лю Мань! Чего ты боишься? Сегодня можешь говорить все. Вот мы сейчас увидим, как ты поведешь за собой всю деревню, — подбадривал его Чжан Юй-минь.
— Кто посмеет с тебя взыскивать? Говори, Лю Мань, все что у тебя на душе. Ты избил мерзавца-милиционера! Молодчина! — поддержали его в толпе. Лю Мань оглядел всех красными от бессонных ночей глазами.
— Скажи о Цянь Вэнь-гуе, — напомнил ему Чжан Юй-минь.
— Счет у меня длинный, и сегодня я начну с самого начала, — заговорил, наконец, Лю Мань, ударив себя в грудь кулаками. — Не все знают мою историю. Да может ли кто знать про все беды, что я вытерпел за десять лет? Гнев душит меня! — и он снова стал бить себя в грудь.
— У отца нас было четыре сына. Все работящие, усердные, мы могли бы жить безбедно. Еще до прихода японцев мы скопили больше двухсот юаней, и отец хотел открыть свое дело. На беду он столкнулся с Цянь Вэнь-гуем, и тот подбил его купить мельницу. От мельницы, мол, прибыль большая. Он помог отцу снять дом в аренду да еще присоветовал взять в помощники своего друга — человека чужого, не нашей деревни. Отцу он не понравился, но как было идти против Цянь Вэнь-гуя? Этот человек стал заправлять мельницей. И что же? Не прошло и двух недель, как он исчез. А с ним вместе пропали два мула и свыше тысячи цзиней пшеницы. Отец кинулся к Цянь Вэнь-гую. Тот для виду принял сторону отца и посоветовал подать жалобу на негодяя. Судья обещал разобрать дело, но, конечно, не торопился. Я говорил отцу, что нам от суда хорошего ждать нечего. Сколько мы ни платили, дело не разбиралось. Отец, в конце концов, заболел от горя и умер. Под Новый год все мы, четверо братьев, поклялись на крови петуха отомстить Цянь Вэнь-гую. Да не тут-то было. Не успели мы и пальцем пошевельнуть, как старшего брата схватили и увели в солдаты. Только ушел старший брат — явились японские дьяволы, и брат сгинул, точно камень, упавший в море. Даже весточки от него не дождались. Жена его вышла замуж. Осталась девчонка, где же ей быть, как не у нас?