— А работать нас заставят? — поинтересовался Коля и посмотрел на свою больную руку.
— Нет, пока в карантине — не заставят. Вот когда переведут в основной лагерь, там уж без дела не будем сидеть. Так старшие говорят.
Штубендинст подал команду:
— На ужин! Получить миски!
Все опять выстроились в очередь. Встали и новички.
— Ох, и жрать хочется, — помотал головой Петька.
Каждый получал от штубендинста алюминиевую миску и ложку. Затем шли к раздатчику пищи. Люди нетерпеливо протягивали ему свою посуду, они так и пожирали глазами черпак, думая сейчас только об одном: побольше бы, хоть на одну каплю, оказалось в миске теплой, мутноватой жидкости. Получив свою порцию и отойдя немного в сторону, голодные узники сразу же набрасывались на еду.
Ребятам тоже плеснули в миски.
— А хлебца разве не дадут? — кислым голосом спросил Петька.
Владек помотал головой.
— Да тут одна вода! — возмутился Коля Науменко. — С такой жратвы можно загнуться через неделю.
Петька тоже поболтал ложкой в миске и ничего не нашел, кроме морковного хвостика.
— Морковная баланда. Вот уж никогда не думал, что из одной морквы можно что-то сварить! Ну и выдумщики эти немцы!
Петька оглянулся. Многие узники даже вылизывали свои миски и ложки. Пришлось съесть эту отвратительную похлебку.
Вот и отбой.
Все разделись. Сняли куртки, штаны и даже кальсоны.
Остались в одних длинных тюремных рубашках. «Так полагается по уставу», — объяснил ребятам Владек. Снизу, вместо матраца, жиденькая соломка. Сверху-тонюсенькое, ветхое одеяло. Такова «перина» бухенвальдского узника.
Свет выключен. Барак погрузился в пугающий сумрак. Только мерцает лампочка в штубе[4] — каморке для штубендинста.
Петька и Коля лежат, прижавшись тесно друг к другу. Так немного теплее. Им досталось одно дырявое одеяло на двоих.
Первая ночь в лагере смерти…
Страшно! — не утерпев, прошептал Коля. — Все здесь как скелеты… Ты видел когда-нибудь таких худущих людей?
— Где же мне их было видеть!..
— В бараке есть еще и похуже, — вмешался в их разговор Владек». — И ходить-то не могут, лежат все время на нарах и ждут, когда смерть подберет.
— Ладно, ребята, мы как — нибудь не пропадем, — свертываясь калачиком, спокойным голосом промолвил Петька. А у самого на душе так тяжело было, так тяжело…
Сон не приходил. Что будет завтра, послезавтра, десять, сто дней спусти?
В барак еще не просочился рассвет, когда штубендинст громким, слоено испуганным голосом возвестил:
— Подъем! Мыться!
Нары зашевелились.
Все, кто мог ходить, оставили жесткую постель и заторопились: надо поскорее попасть в умывальник, там уже очередь. В сутолоке кто-то поскользнулся, упал на мокрый пол и застонал. Ему помогли подняться. Крик, толкотня.