Послѣ обѣда все семейство осталось на балконѣ и въ пріемной залѣ, потому что все еще не переставали пріѣзжать поздравители. Всѣ двери перваго этажа были отворены настежъ и сквозь позолоченную рѣшетку балкона въ комнаты проникалъ теплый весенній воздухъ, разливая пріятный ароматъ молодыхъ липъ и полураспустившихся цвѣточныхъ почекъ. Изъ всѣхъ высокихъ оконъ проникали золотистые лучи майскаго солнца, отражаясь на блестящемъ полу разноцвѣтныхъ гостинныхъ; только темно-красный кабинетъ казался мрачнымъ и холоднымъ и каждый человѣкъ, входя туда, невольно испытывалъ чувство сожалѣнія, при видѣ такого изобилія живыхъ цвѣтовъ между этими стѣнами. Генріэтта лежала въ мягкой качалкѣ противъ двери балкона; она, такъ-же какъ и Кети, окутала свою маленькую фигурку въ пышное облако бѣлой кисеи, но плечи ея были теперь закутаны въ теплую, мягкую шаль, поверхъ которой длинными локонами разсыпались ея золотистые волосы и придавали ея лицу видъ восковой головки.
Она отослала Кети въ залу, съ просьбою съиграть ей любимую пьесу Шуберта, и сидѣла теперь, съ нетерпѣніемъ ожидая звука перваго аккорда.
Но вдругъ на щекахъ больной вспыхнулъ яркій румянецъ и маленькія ручки невольно прижались къ груди: – въ комнату вошелъ Брукъ.
Флора бросилась къ нему навстрѣчу и нѣжно повисла на его рукѣ; не успѣлъ онъ еще со всѣми поздороваться, какъ она почти насильно потащила его въ кабинетъ, что-бъ показать свои подарки. Прекрасная невѣста, такъ хорошо умѣвшая разыгрывать роль ученой и серьозной женщины, обнаружила сегодня на двадцать девятомъ году своей жизни наивную веселость и грацію шестнадцатилѣтней дѣвочки и благодаря ея оживленному личику и мягкимъ, гибкимъ движеніямъ всей ея фигуры, она въ самомъ дѣлѣ казалась необыкновенно моложавою.
Кети спокойно стояла возлѣ высокой этажерки, и искала требуемую пьесу, когда обрученные прошли мимо нея, направляясь къ кабинету Флоры; молодая дѣвушка обернулась, докторъ поздоровался съ нею, слегка кивнувъ головою, и она еще усерднѣе принялась искать ноты.
– Послушай, Лео, съ сегодняшняго дня я заканчиваю съ своимъ прошедшимъ и благодарю Бога, что онъ открылъ мнѣ глаза и я во время поняла свое заблужденіе, изъ за котораго чуть было не потеряла все свое счастіе, – сказала Флора сладкимъ, заискивающимъ голосомъ.
– Я хочу навѣки забыть тотъ ужасный вечеръ, когда я потеряла всю власть надъ собой и, сама не помня своихъ дѣйствій, жестоко тебя оскорбила; впрочемъ, что-бъ хоть нѣсколько оправдаться въ твоихъ глазахъ, я должна сказать тебѣ, что и ты не былъ совершенно правъ, такъ какъ не понялъ меня. Ты никогда не спросилъ меня, что именно заставило меня заняться литературою: – я дѣлала это только потому, что хотѣла пользоваться своимъ дарованіемъ и талантомъ. – Думай, что хочешь, но я убѣждена, что проложила бы себѣ дорогу къ славѣ моею статьею: „Женщины“, которую ты совсѣмъ не знаешь. Быть можетъ, это произведеніе и сдѣлало-бы меня знаменитостью, но можетъ-ли мнѣ теперь придти въ голову мысль, идти своею дорогою возлѣ тебя и придавать значеніе своему таланту? Нѣтъ, Лео, я буду жить исключительно для твоей славы; а для того, что-бъ на будущее время не поддаваться искушенію, этотъ долговременный трудъ моихъ неутомимыхъ изученій, эти листы – должны навсегда исчезнуть съ лица земли.