— Инспектора Таллок сегодня не будет? — спросил он, вытаскивая тот самый пакетик, который мы видели в библиотеке. — Ну, давайте взглянем, что тут у нас.
Кейтс вытряхнул содержимое на широкий, но неглубокий поднос. Я в жизни мало слышала звуков омерзительнее, чем то чавканье, с которым вязкая масса шлепнулась на нержавейку. Пришлось сосредоточиться на музыке. На этот раз играл целый оркестр, гармоничнее и слаще, чем та соната для фортепиано. Кейтс взял щипцы и начал разгребать сваленные в кучу потроха.
— Ну, одно могу сразу сказать: материал свежий.
— Откуда вы знаете? — спросил Андерсон.
— А вы понюхайте, — предложил Кейтс.
Мы с Андерсоном переглянулись, но остались на своих местах.
— Ага, — продолжал патологоанатом, — сердечко, как я и думал.
Оркестровая музыка стала громче. Кейтс отодвинул сердце на другой конец подноса. Бледно-розовый мускул размером с мой кулак. Из расширения сверху торчали два крупных, грубо усеченных сосуда с запекшейся кровью.
— Человеческое? — спросил Андерсон.
В отсутствие босса он уже не петушился.
— Возможно. Размер подходящий, но нужно будет проверить.
Кейтс поддел что-то щипцами — и я отпрянула в неясном ужасе.
— А вот это — точно человеческое.
Он поднес сгусток ткани поближе к свету. Почти что круглой формы, а размером примерно в половину грейпфрута.
— О нет, только не это! — взмолился Андерсон.
— Насколько мне известно, — сказал Кейтс, по-прежнему глядя на зажатый в щипцах объект, — только у представителей homo sapiens имеются полноценные груди, а не вымя, без шерсти вокруг соска.
— Это он? — Андерсон смотрел на меня. — Потрошитель? Это он отрезал…
— Да, — сказала я. К горлу подступало что-то сладкое и липкое. — Мэри Келли отрезали обе груди. Но он не забрал их с собой. Бросил прямо там, рядом с трупом.
— О господи… — пробормотал Андерсон.
— Тут еще что-то есть, — сказал Кейтс, сооружая новую кучку окровавленных тканей. — Но это точно не органика.
Мы с Андерсоном подождали, пока он дойдет до раковины. Вступило фортепиано — легкое, чистое, но при этом невероятно грустное. Кейтс включил воду. Через пару секунд он вернулся и положил что-то на стол. Нам не оставалось ничего другого, кроме как подойти ближе.
Отмытое от крови украшение сияло в лучах искусственного света. Это было скромное, недорогое ожерелье из серебра: по большей части цепочка, но перед, который должен лежать на ключицах, составляли буквы женского имени.
Элизабет.
— Мы нигде не упоминали, что он дает своим жертвам имена, — сказал Андерсон, с тревогой проводя ладонью по лицу. — Ни об этом не рассказывали, ни об одежде. Мать его разэдак, он до сих пор на свободе!