После того как машина, ревя, унеслась прочь, я еще долго стояла на месте, даже не потрудившись поднять оброненный жакет. И только когда перестала понимать, от чего дрожу: от злости, страха или просто замерзла, — я наконец зашла в квартиру.
27 октября, за 11 лет до описываемых событий
Она крадется босиком по лестничному пролету, застеленному ковром. Останавливается у двери в ванную, прижимается к ней ухом.
— Кэти, — зовет она так тихо, что едва слышит собственный голос. — Ты там?
За дверью тишина. Она видит, как ее дыхание капельками оседает на холодной краске, и осторожно постукивает одним пальцем.
— Кэти, ты в порядке?
Она слышит шум воды, слышит, как кольцо, на котором висят полотенца, звякает о настенный кафель.
— Кэти, — снова говорит она. — Тут больше никого нет. Впусти меня.
Но Кэти не отвечает. Она дергает за ручку. Ручка поддается, но только не дверь. Заперто.
Прождав еще пару секунд, она отступает и возвращается в спальню. Там по-прежнему горит свет. Увидев на ковре окровавленную одежду, она снова разворачивается.
— Кэти! — Теперь она стучит громче. Внизу включен телевизор, ее никто не услышит. — Кэти, у тебя опять идет кровь? — Ответа нет. — Кэти, это не шутки. Они же предупреждали, что такое может случиться. Если ты занесла инфекцию, надо сходить к врачу. Кэти, пожалуйста, впусти меня!
Она ждет, и ждет, и ждет.