Около середины августа в лагерь у Олешковских песков, где стояла, по равноудаленности от Кинбурна и Перекопа, главная квартира корпуса, прибыл курьер с севера. Государь сообщал о блестящей виктории над шведским флотом, очистившей от неприятеля всю Финляндию, и устанавливал регламент празднования сего великого события. Развернув второй лист, обыкновенно не склонный к бурным восторгам Бутурлин полез обниматься с энтузиазмом медведя-шатуна. Царь пожаловал нас обоих чинами, не в очередь. Я прислушался к своим чувствам: да, признание заслуг всегда приятно, только ненасытное честолюбие юношеских лет куда-то пропало. Несколькими годами раньше - прыгал бы от счастья до потолка, но теперь ранг генерал-майора мало согрел мое сердце.
Возможно, вязкие оборонительные бои наскучили мне и вызвали охлаждение к воинской службе. Или же радость отравила тайная тревога, давно омрачавшая горизонт: что будет, когда главные силы неприятельские вступят в дело? После Прута османы боролись вполруки, войсками провинциальных пашей и вассалов. Придворные интриги занимали их больше, чем война с Россией. Петр отвечал взаимным небрежением, более не связывая с югом никаких надежд и не чая новых приобретений. Он охотно подписал бы мир на прежних условиях. Визирь на сие не соглашался - значит, должен был наступать. И явно готовился.
- Ты что какой кислый сидишь? - Иван Иванович обернулся ко мне между предписанных указом заздравных чаш. - Милостью царской недоволен?
- Да вот, размышляю, как бы не обо$#@ться в новом чине, - ответил я в тон начальнику. - Али-паша с войском уже на Дунае, видит Бог - скоро нам здесь его встречать.
Нарочитая грубость дивизионного командира давно уже меня не обманывала. На самом деле его доверие к помощнику было почти безграничным. Как ни странно, в основе расположения ко мне лежала именно антипатия Бутурлина к иноземцам. Помню, когда при первом знакомстве я представил ему офицеров своего полка, он с долей удивления спросил:
- Что, одни русские? Иностранных никого нет?
- Как это нет? Есть. Я иностранец.
- И всё?
- А сколько надо? По-моему, одного достаточно. Государь платит мне двойное, против своих подданных, жалованье - полагаю, за то, чтобы я их учил. За обучение немцев пусть римский кесарь платит.
- Эко, хватил! Они сами кого хошь научат! Ученые!
Я отрицательно помотал головой:
- Проще неученого выучить, чем переучивать, кого неправильно научили.
'Tedeschi' в Италии воспринимаются примерно как пошехонцы в Москве или голландцы в Лондоне - невежи, тупая деревенщина. Даже освободившись от этого предрассудка через книги многих ученых мужей германских, через математические трактаты великого Лейбница, я не избавился от какой-то тени высокомерия к немецкому племени. Возможно, мой древнеримский патриотизм добавлял нечто ядовитое к этому чувству, и от Бутурлина сие не укрылось.