Екатерина строго запретила даже упоминать о чем-то подобном в присутствии Павла! Не хватало еще, чтобы и он поверил этим байкам, этой гнусности… Вот взбодрится! Вот разбухнут его дурацкие амбиции! Все же Никита Иванович Панин, ныне отставленный от воспитания, успел поселить в нем немало семян неудовлетворенного тщеславия. Павел, конечно, не устает размышлять, что мать обманом свергла отца, обманом захватила престол, обманом отставила от власти законного наследника, и он должен потребовать свое…
Ничего, придет время – Павлушке все достанется: и престол, и власть, и Россия. Ох, до чего же горько об этом думать! Россию можно в этом случае только пожалеть.
Ну ладно, это еще не скоро произойдет, глядишь, чухонец все же образумится. Молодая жена… Екатерина будет относиться к ней, как к родной дочери, сделает ее своей сторонницей, она поможет умиротворить сына.
Однако сейчас все это готово сорваться из-за забывчивости императрицы! Проверка целомудрия… невозможно проверить то, чего нет!
– Не просто отказывается, – продолжала тем временем Прасковья, – а руками и ногами отбивается! Якобы не перенесет, если ее коснутся посторонние мужские руки.
– Хм, – сказала императрица, изо всех сил удерживая губы, уже готовые расползтись в проказливую усмешку, – похвальная скромность!
– Да, – проговорила Прасковья Ивановна несколько сдавленным голосом, потому что тоже едва усмиряла рвущийся из горла смех, – а когда я ей предложила, чтоб Марфа Тимофеевна осмотр провела, она опять забилась в слезах: не может, говорит, допустить, чтобы не лютеранка, чтобы православная…
И она умолкла, словно подавилась.
Екатерине Алексеевне тоже потребовалось некоторое время, чтобы справиться с собой. Ну и девка…
– Завтра ее высочество принимает миропомазание, – проговорил Роджерсон. – Быть может, тогда она позволит фрау Марфе…
Ну да, еще ждать ее разрешения! Никто из этих переполошившихся господ почему-то даже не вспомнил, что накануне отъезда в Россию Вильгельмина проходила самое тщательное врачебное освидетельствование. Об этом писал Ассебург в одном из своих донесений. Интересно, как же она подпустила к себе «посторонние мужские руки»? Или руки врачей-лютеран не считаются мужскими? Во всяком случае, они не настолько посторонние!
– Оставьте ее в покое, – махнула императрица рукой с самым миролюбивым видом. – У нас есть свидетельства германских врачей. Их вполне довольно. В конце концов, девушка – родственница прусского короля, происходит из семьи, известной своим целомудренным поведением…
Прасковья Ивановна зашлась кашлем и согнулась вдвое.