– Ну, хоть что-то да знает ведь! – с надеждой сказала императрица.
Расчеты подруг оказались верными. Едва графиня Екатерина Михайловна была привезена в Тайную экспедицию, она уже не чуяла под собою ног от страха. А лишь вошла в кабинет Шешковского, пала ему в ноги и принялась молить о милосердии – ее даже не пришлось сажать в знаменитое кресло и стращать последствиями, она сама их мигом оценила и решила, что верность высокомерной, вздорной немке (именно такой она считала великую княгиню в глубине души, хотя наружно выказывала к ней самую нежную любовь и преданность) не стоит того, чтобы погубить и свою жизнь, и репутацию мужа, и будущее дочерей.
Шешковский внимательно выслушал откровения графини и отпустил восвояси, приказав своим охранникам отвезти ее на то место, откуда она была взята, – и все это с выражением величайшего почтения. Вслед за тем он поехал в Зимний. Императрица приказала пускать к ней Шешковского в любое время дня и ночи. Пользуясь этим правом, он оказался перед ней буквально спустя четверть часа после того, как Екатерина Михайловна излила ему душу.
И вот что он рассказал Екатерине.
Великая княгиня Наталья ни днем, ни ночью почти не расставалась с графом Андреем Разумовским. Цесаревич, прежде отличавшийся сластолюбием, очень скоро пресытился исполнением супружеских обязанностей и предпочитал проводить время в задумчивости, тишине, покое… и в долгом послеобеденном сне, предоставляя жене возможность развлекаться с fidиle et sincиre ami. Эта внезапно пробудившаяся любовь к затянувшемуся отдыху у Павла, который всегда отличался болезненной подвижностью и неспособностью долго сидеть на месте, наводила людей наблюдательных на очень неприятные размышления. Например, можно было предположить, что цесаревича опаивают опием или еще каким-то сильнодействующим сонным зельем. В то время, когда он спал, Наталья и Разумовский могли совершенно безнаказанно проводить время вместе. Что они и делали, пользуясь покровительством Ганса Шнитке, который, очень может быть, и подливал опий в вино. Во всяком случае, для великого князя он вина заказывал отдельно – причем испанские.
Услышав это, Екатерина за голову схватилась. Итак, ее догадка была верна… однако только себя можно было винить за то, что так долго закрывала глаза на вещи очевидные.
Похоже, ее склонность насмехаться над чухонцем сыграла с ней нехорошую шутку. Вольно же ей было видеть во всем происходящем только любовные забавы, в результате которых голова Павла снова и снова увенчивалась рогами. Однако сей любовный треугольник оказался не только предметом шуток.