Но он не дался, начиная меня серьезно тревожить. Говорят, его величество за что-то наорал на жреца. Но могу подтвердить — после он не повышал голоса. Ни разу. Покинув туманным утром часовню, Кондрад резко преобразился. Будто имеешь дело с другим человеком!
Кажется, доныне я совсем не представлял масштабов личности Черного Властелина как правителя четырех королевств и выдающегося полководца этого мира.
Не скажу, что он стал неприятным, злым или жестоким — нет! Но дружеские посиделки, подшучивания или откровенности за чашкой теплого отвара или бокалом вина закончились раз и навсегда.
Вокруг цвел май. Кустарники, цветы и травы бушевали яркими красками. Природа манила веселой зеленью и цветочными ароматами. А Кондрад, образно выражаясь, застегнулся наглухо на все пуговицы и категорически не желал обсуждать со мной или кем бы то ни было Илону, подземное царство или все, связанное с непонятными обстоятельствами. Словно окунулся в позднюю осень или даже снежную зиму.
Глаза его горели сухим огнем, приказы были выверенными, краткими и четкими, а чтобы он спал — я вообще почти не видел. Круглые сутки зять занимался проблемами внезапно свалившегося нам на голову нашествия, рекогносцировкой разнокалиберных войск — своих и соседних стран — или ездил на горгулах посмотреть масштабы надвигающегося бедствия. ВСЕ!
Никаких тебе скорбных фраз, пьянства, дебошей, жалоб или чего-либо подобного. Словно я имел дело с чугунной статуей или старым воякой, который зубы съел на всяких войсковых хитростях и стратегиях и в жизни никогда и никого не любил.
Позиция Кондрада заставляла себя уважать. Не сказать что с точки зрения психологии она правильная или здоровая, но зять удивительным образом все, что ни делал, умудрялся превратить в правильное и здоровое. Даже горе переплавил в активную защиту Отечества.
А мое время, тикая, незаметно подходило к концу. Участились припадки резкой слабости, когда не было силы руку поднять, и я лежал с ощущением, что попал в центрифугу. Когда голову кружит до тошноты и приходится закрывать глаза, чтобы в них не двоилось.
Внешняя кутерьма, связанная с войной, позволяла мне бегать от русалки ошпаренным псом. Глаза бы мои ее не видели!
С полной наивностью во взоре она выцарапывала меня где только могла. Все пыталась выканючить разрешение использовать быка-производителя — то бишь меня — для появления на свет маленьких русалочек не только ночью, но и в другое время. Я этому бешено сопротивлялся, а она без моего согласия не могла нарушить слово и заставить меня днем.
Усиленно подкармливаемый всевозможными вкусностями и деликатесами стоговой по ночам держал позиции и не давал русалке шалить, как ей бы того хотелось.