Вечный человек (Абсалямов) - страница 4

Неожиданно Назимов вздрогнул всем телом. Казалось, только сейчас он понял неотвратимость смерти, что надо прощаться с белым светом. И все в нем сразу заклокотало. Он принялся что-то выкрикивать, дергать связанными за спиной руками.


Странно, — он не слышал выстрелов, гулко разорвавших лесную тишину. За какую-то долю секунды перед залпом инстинкт самосохранения заставил его откинуться назад. Он скатился под обрыв, даже не оцарапанный ни одной пулей.

Палачи или торопились куда-то, или поленились спуститься вниз, но, постояв на краю оврага, они сели в машину и уехали.

До ночи Назимов лежал среди убитых, потом встал и побрел наугад, сам не зная куда. Страшное было у него состояние, он как бы замер весь, окоченел. Но постепенно сознание прояснялось, он понял, что действительно чудом избежал смерти. Все существо его охватила буйная радость жизни. Он бросился бежать. После нескольких дней голодных скитаний Баки снова пойман. Его избили до полусмерти, бросили в лагерный карцер — в каменный мешок, сырой и темный.

Он ожидал нового расстрела. И опять случилось невероятное; его, даже не допросив, отправили в тот же рудник, поставили на самые тяжелые работы. Отдышавшись, Назимов подыскал отважных товарищей и третий раз бежал. Они разбрелись по одному и вскоре были переловлены. Теперь Баки уже считался самым «злостным преступником», упорно не желающим подчиняться законам рейха. Его заковали в кандалы, привезли в город Галле и передали в руки гестаповцев.

Гестапо — это не лагерь для военнопленных, не полицейская каталажка, не обычная тюрьма. Здесь жертва непременно будет уничтожена. Но прежде чем убить человека, гитлеровские палачи вытянут из него жилы, растопчут достоинство, постараются вымотать все необходимые сведения, растлить душу.

Еще недавно Назимов в самые тяжелые минуты жизни не очень утруждал себя раздумьями. Он был человек действия, решения принимал мгновенно. Но теперь, на допросах, он заставлял себя думать над каждым словом, чтобы не поддаться обману, провокации и не потерять то главное, что было для него дороже жизни: честь и достоинство советского человека.

Что больше всего тревожило Баки? Здесь его почему-то не били. Более того: стали всячески подчеркивать, что к нему относятся лучше, чем к другим подследственным. Неужели он, советский подполковник, дал этим извергам хотя бы малейший повод надеяться, что они сломят его волю?

Как бы там ни было, майор Реммер вел допросы непринужденно, пытался философствовать или же балагурить. Вот и сейчас он заявил с усмешкой:

— Русские, должно быть, беглецы от рождения. Знаете, сколько сейчас бродит по немецкой земле русских военнопленных, сбежавших из концлагерей? Что-то около ста двадцати тысяч! Фюрер провозгласил недавно: сейчас самое опасное для нас — Восточный фронт, и не менее опасны беглецы, рассеянные по всей Германии. Конечно, все они скоро будут изловлены. В наших способностях вы имели возможность убедиться, — опять улыбнулся он. — Что делать с пойманными беглецами? В каждом случае мы будем поступать в зависимости от того, что представляет собою тот или иной военнопленный… — Реммер передернул плечами, пощелкал пальцами. — Возьмем, например, вас… — Он не закончил фразы и перескочил на другое — Мы любим порядок. А русские только и умеют нарушать его…