— Ну и наплевать. Все в задницу. И ее туда же.
— Гм… только, чур, ты первый.
— Слушай, Фил, можно я у тебя заночую?
— А как Джоу? Снова уехала?
— Ну да. Терпеть не могу спать на барже один.
— Нет, сегодня нельзя. Извини.
— Да ладно, будет тебе.
— Нет, это отпадает.
— Я в опасности! Не бросай меня!
— Заночуешь у Крейга.
— У него в эти выходные гостит Никки.
— Ну и что?
— Их это не устроит.
— Тогда сними номер в гостинице.
— А это не устроит меня. Видишь ли…
— Что…
— Нет, это я так. Ну пожалуйста, Фил, позволь мне остаться. Разреши.
— Сегодня никак нельзя. А кроме того, ты, наверно, уже в безопасности. Ведь они понимают, что теперь ты будешь настороже.
— Вот я и пытаюсь быть как можно более настороже, черт побери! Потому и прошу меня приютить!
— Нет.
— Ну пожалуйста.
— Нельзя.
— Ну почему нельзя?
— У меня остается на ночь подруга.
— Та самая чистюля, которая уволокла пиджак в химчистку?
— А как насчет Эда?
— Он в отъезде.
— Ах да. Совсем забыл. «Уинсомовские» телевизионщики опять звонили. Как раз перед тем, как мы стали расходиться.
— Те, которые звали меня на «Горячие новости»?
— Да. Затея с этим отрицателем холокоста снова актуальна. Запись назначена на вторую или третью неделю декабря, хотя это еще не окончательно.
— Неокончательно. Да уж. Понятно. Но не уходи от темы. Ну давай же. Позволь переночевать. Вы меня даже не услышите. Никто и не догадается, что я там.
— Нет. Переночуй в гостинице или возвращайся на баржу.
— Слушай, приятель, я ведь напуган, чертовски напуган, понимаешь?
— Что ж, такое иногда случается. Нужно перебороть страх.
— Я не хочу ничего перебарывать, слышишь ты, чертов хрен? Я хочу жить!
— И тем не менее.
— Я подумываю о том, чтобы попросить Эда добыть мне ствол.
— О, ради бога…
— Нет, дружище, сожалею, но никак нельзя.
— Ну пожалуйста, Эд!
— Нет. Это дурная идея, Кен. Нечего было даже просить. Давай позабудем, что ты это спрашивал. Смотри лучше, какой вид.
Со вздохом я прислонился спиной к выгнутой стеклянной стенке гондолы. Мы находились на гигантском колесе обозрения «Око Лондона»[82], в одной из его больших яйцевидных кабин, совершающих за сорок минут один оборот. Наша гондола прошла уже две трети пути и теперь медленно снижалась. День выдался яркий, солнечный — настолько, насколько это возможно в конце ноября, — и воздух был чистый, прозрачный. Присутствовали большинство бесчисленных родичей Эда, они хохотали, показывали во все стороны пальцами и вообще развлекались напропалую. Эд оплатил всю гондолу, чтобы не было посторонних. Я и служитель в униформе оказались единственными белыми на борту.