фальсификатора восстановить тот или иной факт, событие, явление прошлого на основе подлинных, в большей части опубликованных документов. Если бы этот пласт был бы представлен а форме статьи, монографии, он мог бы стать историографическим фактом. Облеченный же в «дневниковую» форму, он не имеет ровно никакого научного значения».
Что здесь сказано — в переводе с академического языка на русский?
А вот что…
Уважаемый профессор невольно признаёт, что Кремлёв (то есть, по профессору Козлову, «фальсификатор») некие события, пусть и не развёрнуто отраженные (или вовсе не отражённые) в подлинных и достоверных документальных исторических источниках, сумел реконструировать так, что эти воссозданные им события вполне адекватно отражают ход реальной, документально подтверждённой истории.
Эти события или могли быть, или на самом деле были!
То есть, по признанию профессора Козлова, мною была создана «некая гипотетическая модель» событий, которые действительно могли произойти в прошлом или даже на самом деле происходили, но не были отражены в документах.
Что ж, и на том спасибо.
Я, конечно, никакой «гипотетической модели» событий не создавал — недокументированные события давних лет и те или иные обстоятельства, с ними связанные, записал и описал автор дневников, то есть Л. П. Берия. Но хорошо уж то, что профессор Козлов благосклонно не отказал «второму информационному пласту» в праве соответствовать реальной истории.
Более того! Профессор Козлов признаёт:
«Если бы этот пласт был бы представлен в форме статьи, монографии, он мог бы стать историографическим фактом. Облеченный же в «дневниковую» форму, он не имеет ровно никакого научного значения».
А вот тут я чего-то не пойму.
Выходит, если бы Кремлёв не «тщился» в «творческих потугах» «изобрести» «дневники Берии» (использую словарь моих критиков), а просто проанализировал ряд моментов истории, привлекая не столько документальные источники (которых, собственно, в данном случае и нет), а проводя логический анализ и открыто строя некие «гипотетические модели» событий, которые действительно могли произойти в прошлом, то это было бы, по мнению профессора Козлова, приемлемо и допустимо.
И если бы Кремлёв излагал свои выводы в форме статьи или монографии, то такой результат «творческих потуг» Кремлёва мог бы быть благосклонно признан профессором Козловым и его академическими коллегами даже «историографическим фактом».
А тот же результат той же работы, но, «облечённый в «дневниковую» форму», не имеет, оказывается, по мнению профессора Козлова, «ровно никакого научного значения».