Ирина жила в кабинете Ильи Эренбурга. Нет, дом, конечно, был другой, но сам кабинет в полной неприкосновенности был перенесен сюда, на «Аэропорт», после смерти писателя. Забегая вперед, могу сказать, что и сегодня, тринадцать лет спустя после смерти Ирины, кабинет этот всё еще жив: те же книги, французские и русские, те же картины.
В этой квартире приютился кусок французской культуры, от начала XX века почти до его конца. Архив Ильи Эренбурга хранится в государственном архиве, но дух французской культуры остался здесь. Во всяком случае, пока была жива Ирина. У стран, как у людей, есть свои симпатии и антипатии: Россия не любила Германию и любила Францию, ее культуру, ее язык. И этой сердечной склонности не переменила даже война 1812 года. Не могу не напомнить, что первая глава «Войны и мира» Толстого — сцена в салоне Анны Павловны Шерер — написана по-французски: русские дворяне патриотические разговоры вели на том языке, который лучше знали.
Исследователи написали массу книг о культурных влияниях, о взаимопроникновении в литературе, в музыке, в живописи, но для меня таким культурным русско-французским перекрестком был кабинет Ильи Эренбурга, а его дочь Ирина была чудесным проводником.
Эренбург был знаком с Сартром еще до войны, и Сартр высоко ценил Эренбурга, называя его единственным человеком, от которого можно было узнать правду о стране, которой он некоторое время увлекался. Приезжая в Россию, Сартр посещал Эренбурга. По крайней мере в одной из поездок Сартра сопровождала Симона де Бовуар. Они были в гостях у Эренбурга, об этом сохранились воспоминания. Ирина никогда мне не рассказывала о том, как проходил этот прием. Я не знаю, чем кормили гостей и о чем разговаривали… Зато я видела множество других вечеров в ее доме, когда много позже меня стали приглашать.
Ирина была самой эмансипированной женщиной из всех, кого я знала, и свободной, и смелой, и независимой в суждениях. Ее рассказы были необыкновенно живы и интересны. На стене у меня висит фотография, где зафиксирован любопытный момент ее жизни: день ее шестнадцатилетия, она сидит за столиком уличного кафе в Париже с женой своего отца, Любовью Козинцевой. Эренбурга в кадре нет — возможно, он их снимает. В руке Ирины сигарета — первая легальная сигарета в ее жизни. Курить, как она мне говорила, начала в тринадцать лет, но в день шестнадцатилетия впервые обнародовала этот факт. Козинцева смотрит на нее с укоризной…
Последнюю свою сигарету она выкурила за пятнадцать минут до смерти. Я застала ее последние минуты.