— Может, у меня был бы свой особняк на Пятой авеню, и квартира на авеню Монтень, и домик на Лазурном берегу, и риад в Марокко, и шале в Аспене, может, я бы каждый год менял «феррари» и не пришлось бы мне десять лет горбатиться из-за бабок на этой собачьей работе, и Жюли влюбилась бы в меня, и я бы делал ей детишек, а не дорожки, и может, одного я назвал бы Дерек, и мы позвали бы тебя в крестные, и в пять лет ты бы подарил ему на день рождения гребаный радиоуправляемый самолет, и он бы каждый день оглушал меня своим гребаным ревом, но это было бы не важно, потому что я был бы счастлив, я бы не был одиноким, не был бы неудачником, лузером, вечно вторым, жалким, искореженным, озлобленным типом, калекой, проклинающим весь мир все последние пятнадцать лет, утром, днем, вечером и даже когда сплю, даже когда сплю, я проклинал весь мир и думал об отце с его депрессией, о матери, сбежавшей из дому, и как у отца постепенно ехала крыша, как он ночами ходил взад-вперед по гостиной и пытался найти способ выпутаться из долгов, и его дурацкие комбинации, всякий раз кончавшиеся пшиком, и переезды, переезды, когда мы продавали прошлое, чтобы хватало на жратву, и крыша у него съезжала все больше, а денег становилось все меньше, но никто не должен был этого знать, особенно вы, твой отец, твоя мать, семейка Делано, хреновы Делано, и все уходило на часы, костюмы, тачки, а мы жили на голове друг у друга в этой жалкой двухкомнатной квартирке даже не на Парк-авеню, и Жюли, Жюли в университете, с целым хвостом поклонников, таскавшихся за ней по коридорам, как собачонки, и я тоже таскался за ней, а ты нет, нет, ты никогда, только вот никто из нас, ее собачонок, не знал, что, таскаясь за Жюли, мы таскаемся за тобой, мать вашу, я проклял тебя, проклял твоего отца, а вечером смотрелся в зеркало и говорил себе, что однажды, в один прекрасный день, ты за все ответишь… Мне не пришлось бы продавать душу дьяволу, не пришлось бы заниматься тем, чем я занимаюсь сейчас и что мне противно, да еще и в твоей тени, за бабки, за эти грязные пакостные бабки, которые пакостят все, с чем соприкасаются, и в которых я бы не нуждался, если бы не твой негодяй папаша, и его счастье, что он скончался раньше, чем я вырос, иначе я бы задушил его собственными руками, эту мразь, этого светского кровососа, сукина сына.
— Вот что я тебе скажу, цыпочка, во-первых, твой небольшой монолог вовсе не плох, только он выглядел бы куда убедительнее в устах парня вроде Эда Нортона, к тому же концовка подкачала, концовкой ты должен был меня испепелить, а я отнюдь не испепелен, опять у тебя ничего не вышло, во-вторых, кончай выдумывать мою жизнь, в-третьих, оставь в покое моего бедного покойного отца, и наконец, жаль тебя разочаровывать, но если бы у Жюли был сын по имени Дерек, его полное имя было бы Дерек-младший. Жюли всегда любила меня, и дело было вовсе не в бабках, она могла бы содержать сотню таких, как ты, и еще собственный особняк на Пятой авеню, и шале в Аспене, и хутор на Луне, и т. д. и т. п. Просто она считала тебя противным несуразным уродом и за глаза называла не иначе как дохлым осьминогом, и допускаю, что сходство действительно было, но вопрос не в этом, вопрос в том, каким таким гнусным делом тебе приходится заниматься? Ты что, снимаешь клиентов на ночь? Убиваешь богатых старушек из Верхнего Вест-Сайда с целью ограбления? Продаешь дошкольникам крэк? Служишь подопытным кроликом, тестируешь сомнительную косметику на своих атлетических телесах? А?