— Кто ты такой, чтобы менять да назначать? — зашипел Сыч.
— А я докладывал комбригу, и он приказал так сделать, — отходя к Воробьеву, проговорил Гришин.
Воробьев начальническим тоном, подражая командиру третьего эскадрона, в котором раньше служил, громко крикнул:
— Слушай команду! Расседлывай. Ставь сюды. Кто не исполнит, с тем будет особый разговор. Живо-о! Мне, чтоб контру не разводить.
Поражение ли Сыча или выдержанность Гришина и лихость Воробьева, но ребята выполнили команду. Остались посреди двора Гришин и Сыч.
— Ну, Гришин, твоя берет. Смотри не промахнись. Узнаешь меня, — шепнул Сыч.
— За угрозу своему начальнику знаешь, что полагается? На первый раз прощаю, как ты был моим помощником, а в другой раз смотри, — громко отчеканил Гришин.
К вечеру все устроились, плотно пообедали. Заголосила гармоника, затренькала балалайка. Один Сыч бродил мрачнее тучи и котелка не развьючивал.
Военком бригады приказал Гришину собрать в большой коридор штабного дома весь взвод.
Ребята уселись кто на лавках, а кто просто присел на корточки. Все недавние раздоры показались в смешном свете. Подсмеивались над паникерами, испугавшимися самолетов, вышучивали «ловкачей», придравшихся к тесному помещению взвода при штабе бригады.
Гришин, по опыту знавший быстроту смены настроений взвода, сосредоточенно прислушивался к говору ребят, сделав вид, что занят записыванием хозяйственных вопросов в полевую книжку. Внимательно следил молодой командир взвода и за Сычом. Но и тот не внушал никаких подозрений. Он заливчато смеялся в углу, слушая рассказ одного из ребят по кличке «Летучая мышь». Кличку эту дали парню за оттопыренные, тонкие, просвечивающиеся каждой жилкой уши.
До Гришина долетел голос Сыча:
— Парень он хороший, только придирается зря.
«Про кого это он?» — подумал Гришин.
— Что ж, с него спрашивают, — ответил Летучая мышь. — А как же иначе? Рази с нами добром сделаешь? А он за взводного.
Ушам своим не поверил Гришин.
«Неужели Сыч это про меня сказал — хороший? Вот так во!»
Поднял Гришин голову от бумаги и посмотрел в сторону говоривших. Оттуда на него, улыбаясь, смотрел… Сыч.
Приход комиссара прекратил говор.
«Сказать ему о скандале при размещении или не говорить? — подумал Гришин. — Нет, не скажу, — решил. — Уладилось все, так чего же канитель разводить?»
Комиссар, грузно опустившись на стул, устало оглядел собравшихся.
— Как живем? — спросил он.
— Ничего… Помаленечку… Хорошо… — ответили в разнобой со всех сторон.
— Та-а-а-к, — протянул комиссар.
— Ну, давайте, хлопцы, погуторим немножко о ваших делах. Хотя вы и хорошо живете, да вот, видишь, погано делаете. Мы с комбригом уже говорили с вами. Думали, что все будет после этого исправно, а вы вот сегодня штуку отмочили. Панику состряпали, ребята. Приказ нарушили. А знаете, чем это дело пахнет в бою? Расстрелом, поняли? Почему все это происходит? Почему на вас везде жалобы? Отчего паникерствуете? Все это оттого, что вы не организованы, хлопцы, несознательны вы. Вот причина в чем. Вот какая тут закавыка. Скажем, к примеру, Гришин, взводный ваш, командует: «За мной!», а Сыч кричит: «Беги!»… Кстати, — повернулся комиссар к Гришину, — покажи ты мне этого самого Сыча при дневном свете.