Вчера портье гостиницы «Националь» любезно зачитал две поступившие на имя Фандорина, но еще не полученные им телеграммы (любезность обошлась недешево, в двадцать пять рублей). Саадат заволновалась.
Обе телеграммы пришли из Санкт-Петербурга.
«Срочно приезжай. Эмма». «Немедленно телеграфируй выезд. Жду. Эмма».
Вот она, причина. Ее звать Эммой.
Что же это за соперница такая, если затмила саму Клару Лунную? Наверное, немка. Золотоволосая, с пышными формами, молочной кожей, щечками-ямочками, растравляла себя Саадат, воображая полную свою противоположность.
Однако настоящего предпринимателя серьезная конкуренция только раззадоривает. У Эммы имелся один важный дефект. Она томилась далеко на севере, а Саадат была тут, рядышком.
Еще портье сказал, что постояльцу беспрестанно названивают из австрийского консульства. И все время заходят справляться какие-то люди. А господин Фандорин днем зашел на минутку и с тех пор не появлялся.
В общем и целом положение прояснилось. У человека масса дел плюс тоскующая Эмма со своей немецкой любовью. Конечно, Фандорину не до Саадат Валидбековой и ее благодарности.
Но невозможно смириться с тем, что ты не нужна мужчине, который нужен тебе.
Как поступил бы джигит, влюбленный в девицу-недотрогу? Перекинул бы через седло и увез в горы.
Так Саадат и решила поступить. Потому и мерзла уже который час подле опостылевшей гостиницы «Националь». Скоро ночь закончится, а Фандорина всё нет! Где его джинны носят?
Арташесов вернул похищенный «делонэ-бельвилль» еще вчера, но Саадат сказала себе, что ездить на нем не сможет. Воспоминания о крике Турала были ужасны, а еще в этом автомобиле убили бедного Франца. Пока нет новой машины, пользовалась экипажем.
Два белых туркменских мерина (пара обошлась в пятнадцать тысяч, дороже любого «делонэ») дремали стоя, подрагивали изящными ушами. На козлах в надвинутом на лицо цилиндре сопел Зафар – он был в кучерском наряде.
Вдруг евнух поднял голову. Через несколько секунд Саадат услышала стук каблуков по мостовой.
Кто-то неторопливо приближался со стороны Старого Города. Саадат узнала походку, опустилась пониже, чтоб ее было не видно за кожаным фартуком коляски.
– Джиб-джиб-джиб, – прошептала она, что означало «цып-цып-цып».
Когда поздний гуляка поравнялся с экипажем, Саадат негромко сказала:
– Как вы могли? – Замер. Обернулся. – Как вы могли так меня унизить? – Ее голос задрожал. – Вы посмели вообразить, что моя благодарность означает… то, что вы подумали?!
Он сдернул панаму. Натянул обратно. Закашлялся.
Смутился, это хорошо. Саадат внутренне расхохоталась, но на глазах послушно выступили чудесные крупные слезы – глаза засияли, как у русалки. «Всё, попалась, птичка, стой. Не уйдешь из сети. Не расстанусь я с тобой ни за что на свете».