— Да.
— Где он сейчас?
— С Лео. — В голосе Наташи лязгнуло что-то металлическое.
— Хорошо… Так идите уже, а то и смысла не будет суетиться.
— Не беспокойтесь, Татьяна Степановна, часа полтора мы точно погуляем, а может, и два.
Силуэт Наташи исчез из дверного проема.
— В лес не ходите, там сейчас самые комары, и вообще, мало ли что! — крикнула Татьяна Степановна вслед.
— Нет, мы около дома, на детской площадке, — без интонаций донеслось из коридора.
«Вся в сына», — думала, направляясь к детской, Наташа. — «Я о ней забочусь, на мне ее хозяйство, я — мать ее внука, я к ней, можно сказать, как к родной, а она все равно одну Лео любит».
Наташа обижалась, сердилась; ей не хватало сочувствия и тепла — очень. Она мучительно тосковала по Антону и страдала, что сын растет сиротой. Но, как все в жизни, переживала это стоически. И втайне гордилась собой — хотя гордыня, конечно же, смертный грех. Но она даже неприязнь к Лео сумела перебороть! Нет, неприязнь — неточное, слишком мягкое слово. Другое чувство: отторжение столь вселенского масштаба, что для него и названия не придумано в человеческом языке. Чувство явно противоречило христианской морали, однако Наташа считала себя в полном праве его испытывать: а как иначе?!
Эта девка, эта проклятая ведьма. Встала на ее с Антоном пути и привела его к гибели — наверняка, раз он попал под машину возле ее дома. Поссорилась с ним, довела до бешенства, вытворила что-нибудь невообразимое, а то и вовсе пожелала ему смерти — за неповиновение. (Наташе очень хотелось верить, что Антон отказался ее бросать). Сценариев ссоры Антона и Лео у нее уже было множество, но мозг отказывался успокаиваться и плодил новые, один чудовищнее другого. Наташа таскала на себе это страшное, как вериги, и ни перед кем не могла их снять.
И никто, ни один человек не знал, что за пытка — ежедневно видеть преступницу, лишившую твоего ребенка отца.
Но самое ужасное, что и сейчас подлая тварь, не прилагая усилий, умудрилась повернуть все так, чтобы мир вертелся вокруг нее. Горе, траур, и те отобрала у Наташи — затмила своими. Переплюнула, не поспоришь: немоту и помешательство симулировать трудно, но можно, а вот седину — никак.
Она же, непрошибаемая Наташа, сохранила ясность рассудка и природный цвет волос и, очевидно, поэтому должна теперь тащить на себе их инвалидное хозяйство, работать на полставки, растить ребенка, ходить по магазинам, убирать, готовить… Лео вполне могла бы, к примеру, делать покупки по списку, но никому и в голову не приходит ей это поручить. Живет словно у Христа за пазухой на положении младенца, и над ней трясутся не меньше чем над Сережиком. А ведь неизвестно еще, как она этого добивается — может, теми же чарами, которыми присушила Антона?