Перед глазами кадрами из фильма замелькали сцены их недолгого романа. Красиво, даже не верится… протопоповская тяга к роскоши, предмет ее вечных насмешек, пришлась очень кстати. Судьба, надо отдать ей должное, на редкость талантливо срежиссировала «историю небывалой любви и удивительных путешествий кавалера Протопопова и Прекрасной дамы». Не удивительных — фантастических, феерических, головокружительных и… да, гламурных, так ли уж это плохо? Есть что вспомнить. С мужем Тата несколько раз ездила в Париж, столицу Франции, один из крупнейших европейских городов, и это, oh yes[3], было здорово и замечательно, но Париж — тот самый, который «увидеть и умереть» — открылся ей только с Протопоповым.
Моя личная «бель эпок», почти без иронии подумала Тата.
Она вспомнила тот свой сюрреалестический день рождения и необъятный букет мелких душистых роз, поцелуи, холодное осеннее солнце, завтрак в кондитерской. Пока она, растягивая удовольствие, любовалась пирожными и изящной фарфоровой чашечкой с ароматным кофе, Протопопов, счастливо сияя, фотографировал ее с улицы, сквозь стекло. Она рассеянно улыбалась в ответ, уверенная, что ничего не чувствует, лишь скользит над собственным горем в невидимом, наглухо задраенном батискафе — а на самом деле уже тогда исцелилась. Ее батискаф был не чем иным, как недавно обретенной личной свободой, индивидуальным пространством, которое по определению замкнуто.
Тата всегда считала, что к мужчине надо прилепиться душой и телом, стать половиной — к тому и стремилась, — но от Протопопова отгородилась полностью, инстинктивно: иначе стало бы невозможно ее актерство, игра в любовь. Ей это казалось нечестным — но в итоге она не сократилась до половины, осталась отдельной, цельной человеческой единицей. И поездку восприняла ярче, сочней, всеми фибрами. С Иваном часть рецепторов неизменно отвлекалась на его реакции, с Майком тоже, а вот Протопопов в ее воспоминаниях попросту отсутствует. Размытое пятно сбоку, абстрактный спутник, фон. Зато виды, здания, музеи, картины прорисованы в памяти с удивительной четкостью.
Вот так: либо единая плоть и прощай половина мозга, либо гордый суверенитет в железяке для спуска под воду. Третьего не дано?
Когда в день ее рождения они гуляли по улицам, целовались у церкви Сакре-Кер, глядя с высоты на город, ужинали в кафе на Монмартре, среди художников и толп народа, Тата испытывала неизъяснимое, сокрушительное, полномасштабное счастье… А с кем, вроде бы и не помнит… Почему? Потому что сознание вытеснило Протопопова как предателя?