Звать их не пришлось. Они вошли сами. Вернее, вошла Дульсинея. Наина Андреевна оказывала достойное сопротивление – упиралась по мере сил. А они были неравные. Решительным рывком сиделка запустила ее, как ракету, в кухню, и Наина прямым попаданием угодила на предусмотрительно освобожденный Аленой стул. Я представила старушку на коленях у дочери и хихикнула.
– Это ее постоянное место, – пояснила Дульсинея.
Дамы переоделись в вечерний наряд. Обе были в легких ситцевых халатиках.
– О, салатик! – пропела сиделка. – Как замечательно! Салатик нам можно. Тогда мы не будем варить геркулесовую кашку. Сейчас только вскипятим молочка и попьем с чайком. – Она поправила воротничок халата у Наины и величественно пронесла себя к холодильнику.
Все невольно проводили ее взглядом. Только я не отрывала его от Наины. В глазах старушки сквозила дикая злоба. И еще – ее взгляд был вполне осмысленным. Тонкие губы слегка подергивались. Подозреваю, что она едва сдерживалась от ругательств в адрес своей опекунши. Философией здесь и не пахло. Заметив мое удивление, Наина мгновенно преобразилась – на лице молниеносно появилась улыбка, и оно просто засияло доброжелательностью.
Не зная, что и сказать, я ляпнула:
– Чудный вечер, не правда ли?
Наина усмехнулась, в упор посмотрела на меня, но ничего не ответила. Просто уставилась на салат.
У Дульсинеи было хорошее настроение. Она следила за молоком на плите и что-то мурлыкала себе под нос. Алена, шлепнув каждому по паре ложек кулинарного шедевра, первая принялась наворачивать его из своей тарелки. Наташка время от времени отрывалась от еды для более увлекательного занятия – безошибочно определяла составные части этого «микса». Я поймала себя на мысли, что все мы забыли о присутствии в доме Юльки.
– Может, проведать Юленьку? – не очень уверенно обратилась ко всем.
– Захочет, сама спустится. Просила же не беспокоить. Вот и не надо. – Тон Натальи возражений не допускал.
– Странно! – передернула плечами Дульсинея. – Даже меня видеть не захотела.
– Вас почему-то в особенности, – не стала церемониться Наташка. Поняв, что сказала лишнее, запнулась и попробовала вывернуться: – Я так поняла, жалеет она вас больше всех. Не хочет беспокоить.
– Еще бы ей меня не жалеть! – Гордыня так и перла из Дульсинеи. – Родную маму ей заменила. Когда Ниночка умерла, Юле всего три годика было. Я ее из Твери к себе и забрала. Так она меня мамой и звала. Саму Ниночку-то не помнила. А вот белое здание больницы почему-то осталось в ее памяти… – Дульсинея немного помолчала, черты лица у нее разгладились. Она на глазах помолодела. Мы сидели притихшие и слегка ошарашенные. Юлька ничего не говорила о родственных связях с Дульсинеей. – Маленькой такая хорошенькая была – беленькая, как куколка. Очень смешно чихала… Как котеночек… Я потом сто раз себя ругала за то, что отговаривала Нину рожать. Сердце больное, помощи ждать неоткуда. Папаша… Порядочный человек, но… не стоит об этом говорить. Только потом врач сказала, что Ниночка была обречена. Просто чудо, что она продержалась еще три года. Ну, а какое ж это чудо? Понимала, что ей обязательно надо жить ради Юленьки. И умерла-то ведь не от сердечной недостаточности. Страшно сказать – убили из-за денег. Пенсию она разносила… Я в тот момент второй раз замуж собиралась, так жених сразу сбежал. Не нужен ему был чужой ребенок. Вот с тех пор мы с Юленькой и вместе. Вырастила ее умницей. Школу она окончила, уехала учиться в пединститут в Тверь, а на выходные всегда возвращалась. Потом замуж вышла… – Евдокия Петровна посмотрела на нас, определяя, не надоел ли рассказ. Убедившись, что ее внимательно слушают все, кроме Наины – та демонстративно следила за мухой на столе, – улыбнулась и продолжила: – Валерий тоже очень хороший человек. Так любит Юленьку! Добрый, порядочный. И знает, чего хочет от жизни. У нас с ним прекрасные отношения. Правда, иногда считает, что вмешиваюсь не в свои дела. – Она добродушно засмеялась. – Нет бы, «спасибо» сказать! Да если бы не я…