– Помни, сын, – продолжал Миязака-старший, – там, за океанами, ты не встретишь друзей. Гайкокудзины ненавидят нас, ненавидят и боятся, хотя мы, дети Ямато, открыли им нашу страну, наши сердца и наши души. Мы для них непонятны – они презирают нас вместо того, чтобы попытаться нас понять и принять как равных. Бритты привыкли считать азиатов людьми второго сорта, созданными только лишь для того, чтобы служить белым господам во славу их величия. Что же касается американцев, то они ещё хуже: если империя англов уже клонится к закату, то янки ещё только поднимаются на вершину власти над миром, сметая по пути всех, кто становится им поперёк дороги.
Капитан второго ранга взял фарфоровую чашечку и глотнул сакэ; при этом похожий на паука звездообразный шрам на его щеке, оставленный при Цусиме осколком русского снаряда, шевельнулся как живой.
– Ты знаешь, что во время Мировой войны я сражался на Средиземном море, где мы топили немецкие подводные лодки. Я был старшим офицером на эсминце «Касива»; и мы честно сражались против Германии в союзе с англами, хотя сегодня мне кажется, что надо было сражаться на другой стороне… Тевтоны – воины, а бритты в значительной мере уже утратили доблесть предков: они превратились в торговцев наподобие янки, которым в этом деле нет равных. Мы бились доблестно, как и подобает самураям; я потерял в той войне двух своих друзей. Один из них погиб на эсминце «Сакаки», потопленном австрийской подводной лодкой, другой, будучи командиром эсминца «Каэдэ», сделал себе харакири после того, как немецкая лодка потопила два транспорта из состава конвоя, который охранял этот эсминец. И англы оценили нашу доблесть – они благодарили нас, но тогда мы ещё не знали, что язык белых гайкокудзинов лжив: он раздвоен, как жало змеи, и слова бриттов скрывают их мысли. Их благодарность ничего не стоит – гайкокудзины обвиняют нас в том, что мы стремимся расширить наши владения, хотя сами они веками делали то же самое, и продолжают это делать. И в прошлом году они запретили нам иметь могучий флот, достойный величия нашей империи…[3] Янки и англы пригрозили нам войной, а у нас пока ещё нет сил, чтобы ответить им достойно.
«Американцы и англичане лишили нас возможности иметь равное оружие, – подумал Тамеичи. – Значит, мы должны создать оружие, которого ещё нет ни у кого: нельзя запретить то, чего не существует. Разум, если его хорошо заточить, станет острее меча».
Капитан Миязака растил из своего сына самурая, растил в духе бусидо[4] – точно так же, как растили его самого. Семья и наставник формировали будущего идеального воина, прививая ему полное безразличие к смерти, страху и боли, сыновнюю почтительность и преданность сюзерену. Семья и учитель-сэнсэй заботились о том, чтобы будущий самурай рос отважным и мужественным, выносливым и терпеливым, и мог пренебречь собственной жизнью ради жизни другого. Тамеичи помнил, как отец посылал его ночью на кладбище, и мальчик шёл туда, превозмогая страх; помнил он и то, как по приказу отца он осматривал ночью голову казнённого преступника – на ощупь голова была отвратительной, но юный самурай коснулся её, чтобы оставить на мёртвой коже знак, доказывающий, что будущий воин побывал на месте казни. Сын самурая выполнял тяжёлую работу, проводил ночи без сна, ходил зимой босиком, возвышая дух через страдания и муки плоти.