А стоит Алексею Емельяновичу отчитать кого-нибудь, тот из шкуры вылезет, чтобы исправиться и заслужить одобрение… Да что говорить! На корабле — ни одного нарушения дисциплины, ни одного неблаговидного поступка. Ни ссор, ни обид. Живем дружной семьей. На корабле, впрочем, и нельзя жить иначе. Дни и ночи мы вместе, живем в тесноте, бок о бок друг с другом, и человеку неуживчивому, грубияну, неряхе — на корабле не прожить… Что еще вам сказать? Мы любим наш маленький корабль, как живое существо. Команда говорит, что он рожден под счастливой звездой. Пожалуй, это сущая правда… Да вот спросим Когана. Эй, звездочет! — крикнул Павлин в раскрытую дверь проходившему штурману. — Покажи-ка товарищу корреспонденту нашу счастливую звезду!
— Нет такой звезды, — заглянул Коган в каюту.
— Голову даю на отсечение — есть!
— Да что ты, Миня, в самом деле! Взрослый человек, офицер, а во всякую ерунду веришь…
— Эта звезда существует! — подскочил Павлин на койке. — Путеводная наша звезда!
— Чушь! — отмахнулся штурман. — Ну, везет человеку, везет кораблю, вот и говорят: «Он родился, он ходит под счастливой звездой». А где она, эта звезда, кто и где ее видел?
— Я! — вскочил Павлин. — В небесах! Вернешься вечером, покажу. И корреспонденту покажем…
— Прошу прощения, спешу, — откозырял Коган.
— Знаю, куда спешишь, курчавый тигр в человеческом образе! — крикнул ему Павлин вслед. — А звезда все-таки есть, — подмигнул он мне. — Звездочета — не слушайте. Циник…
И я так и не понял, шутит он или всерьез убежден в существовании «счастливой звезды» корабля.
Живут на свете радиолюбители и радиотехники, но живут и радиоэнтузиасты. Таким был Георгий Ильинов, перехвативший меня, когда я вышел от Павлина, и зазвавший в свою каюту. Радист на корабле — важная фигура. Он первым узнает важнейшие новости, первым получает приказы, улавливает SOS[1] кораблей, застигнутых штормом. Он слышит таинственные и непонятные шифры, носящиеся в эфире, концерты и оперы из Киева и Москвы и завывания западных джазов. Подружиться с радистом для корреспондента, пожалуй, дело стоящее. У Ильинова было открытое, добродушное лицо. Парень был белокурый; накрахмаленная матросская форменка ловко сидела на его крепкой груди; из-под нее синели полоски тельняшки. Он предложил мне взять наушники. Я услышал веселую песенку, потом вальс, потом немецкие слова, выкрикивавшиеся без всякой связи и смысла, потом нервный стрекот морзянки.
— Шифром шпарят, — пояснил Ильинов. — Уже несколько дней. Морзянку слышите? Какой-то гад дает с нашего берега. Я первый услышал. Потом и на других кораблях уловили. С ног сбились органы, не запеленгуют никак. Передвигается, сволочь!