Так началась война в Севастополе. Теперь враг бомбил его с воздуха непрестанно… Враг подходил к столице Черноморского флота с суши, обложил ее с моря…
И все же — жизнь продолжалась. От бомбежек люди уходили под землю. Под землю спрятались заводы и мастерские, школы и госпитали… Ребята учились под землей, в глубоких штольнях хирурги делали операции раненым. А рядом матросы, спустившиеся под землю на короткий отдых, слушали концерт актеров флотского театра. Севастополь жил, боролся, страдал. В ритме его жизни слышалась не агония обреченного на гибель, а гордая бессмертная песнь отваге, мужеству и любви к самому дорогому, чем может обладать человек, — к Родине.
Харченко изумлялся. Он то и дело тормошил меня, обращая внимание то на одно, то на другое, особенно поразившее его.
— Ты гляди, гляди, Травкин, — сжимал он мой локоть. — Лучше гляди вокруг. Такое человеку раз в жизни суждено видеть. Запоминай на те дни, когда счет Гитлеру и его прохвостам предъявлять будем. На лица людей смотри. Они — лучший барометр. В них, что в зеркале, видны и думы и настроение.
Лица севастопольцев поражали больше всего: больше страшной картины разрушения, окружавшей нас, больше рассказов о героических подвигах этих людей. Мы не видели, совсем не видели растерянных, унылых, искаженных страхом лиц. Вокруг нас ходили, разговаривали, шутили или бранились угрюмые или смешливые люди в пропыленной одежде, от которой пахло дымом и потом. На их лицах, обожженных ветром и огнем пожаров, прочно улеглась усталость. Но безразличных мы не видели. В этом городе не было безразличных людей! Их глаза, обведенные на годы въевшимися в кожу синими кругами, горели неугасимым задором.
Те дни были тревожными, хлопотливыми. Времени на отдых не было. Люди почернели и едва не падали с ног от усталости.. Записи в дневнике, которые мне удавалось изредка делать, были короткими и обрывочными.
…Камыш-Бурун…
Стервятники с крестами на крыльях стали нашими постоянными спутниками. Сейчас сходил на берег. Два моряка оживленно беседовали возле машины. Пронзительный свист. «Ложись!» Один побежал от машины, другой — залег. Взрыв. Самолеты ушли. Лежавший у машины встал, отряхнулся, подошел к другу. Тот был мертв…
«Странно, почему ничего не сообщают по радио о Москве», — говорит Ильинов. — «Как-то там мой Можайск?..»
…На берег высажен наблюдательный пункт. Совсем недалеко артиллерийские выстрелы и разрывы. Завод взорван. На электростанции все агрегаты выведены из строя. Железнодорожные вагоны сброшены под откос в море. Получили радио: «Приготовиться к стрельбе, враг близко». Вскоре поступила команда: «Огонь!». Били по фашистам, продвигавшимся к поселку. Вокруг нас стали густо рваться мины; мы отошли…