Внутренний голос сказал: «Ну, ты тоже хорош, отвечал грубо». — «Но я никому не разрешу оскорблять меня», — возразил другой голос. «И не надо разрешать. Однако можно было не сбегать из дому. Достаточно проучил бы, объявив голодовку».
В животе засосало, очень захотелось есть… Не надо об этом думать.
Где-то далеко хрипло залаяла собака. В чердачное окно бесстрастно заглядывал месяц, похожий на краюху хлеба. Прямо дьявольски хотелось есть. Жаль, что не успел поесть до их прихода.
Он стал засыпать.
* * *
Видя, что Раиса Ивановна нервничает, Виталий Андреевич успокоительно сказал:
— Никуда не денется. Пошел к своей бабушке-спасительнице.
На сердце у Раисы Ивановны действительно было тревожно: «Еще сдуру сбежит в другой город. Или нарвется ночью на бандитскую компанию. Все же я несдержанный человек. И, конечно же, надо считаться с тем, что этому негоднику уже четырнадцать лет». Она налила себе валерьянки и выпила.
Зазвонил телефон. Кирсанов поднял трубку:
— Слушаю вас… — И, немного погодя, тихо жене: — Отец Платоши…
Чем дольше Виталий Андреевич слушал, тем сумрачнее становилось его лицо, щеки, казалось, совсем ввалились.
— Да, да… Спасибо, что позвонили… Большое спасибо…
Устало положил трубку:
— Отец Платоши, возвратясь с собрания, стал расспрашивать сына о драке Сережи, и выяснилось…
Раиса Ивановна, выслушав, что именно выяснилось, быстро оделась и пошла к своей матери.
Кирсанов, оставшись один, горестно думал: «Вот так пускают под откос сложенное с великим трудом. И остается только гневное: „Ты — отчим“».
Раиса Ивановна вернулась скоро, встревоженная и растерянная — у матери Сережи не было. Ночью все страхи страшнее, а боли сильнее. Раиса Ивановна стала звонить в отделения милиции, в неотложку, но отовсюду отвечали, что Сережа Лепихин к ним не поступал.
Она то давала себе клятву, что будет обращаться с ним, как со взрослым человеком, лишь бы все закончилось благополучно и он появился, то свирепела и мысленно обещала «проучить его как следует, чтобы не издевался над матерью», то, набросив пальто, выбегала на улицу и долго стояла на углу, высматривая, не идет ли он.
Утром, разбитые бессонницей, подавленные, они, не завтракая, ушли на работу. В кухне на столе оставили домашнюю колбасу — ее Сережа особенно любил.
В комнате Сережи Виталий Андреевич положил записку: «Сожалеем, что не разобрались толком. Мама и папа».
К дверям, выходящим в коридор, они кнопками прикрепили бумажку: «Ключи — у Зинаиды Ивановны»— и предупредили соседку, что сын, возможно, зайдет за ключами.
Глава девятая
Сережа проснулся от того, что болела шея: он, видимо, неудобно лежал.