Он любил, сидя у стола, откинуть голову на высокую резную спинку кресла, прикрыть глаза и вспоминать об одной из любимиц в дальнем углу шкафа — уникуме в старинном переплете с металлическими застежками, пергаментном свитке, редком фолианте с экслибрисами знаменитостей. Лучшими минутами Берсенина были те, когда он брал в руки парижское издание Рабле, иллюстрированное Густавом Дорэ, или забавные фацеции Браччолини.
Вместе с профессором в доме жила старушка Анна Ивановна. Когда-то она нянчила сына Берсенина — Игоря. Трудно сказать, сколько ей было лет, но она была старше профессора. После смерти Игоря Анна Ивановна собиралась уехать к дочери в Ленинград, но что-то ей помешало, отъезд откладывался из года в год, пока она не осталась совсем: вести хозяйство Берсенина.
К Евгению Александровичу старуха относилась, словно к большому ребенку: заботливо и снисходительно, и была твердо убеждена, что без нее он не проживет и недели.
В полинявшем коричневом платье, старой кофте она появлялась то там, то здесь — хлопотливая, озабоченная, ворчливая.
У Анны Ивановны была своя слабость — старые вещи. Сколько новых вещей не дарил ей профессор, она или отсылала их дочке, или проявляла к ним полное равнодушие. Но зато с величайшим удовольствием рылась в своем сундуке. Особенно любила она зеленый плюшевый жакет с меховым воротником, подаренный ей покойным мужем-кочегаром. В этом жакете она вместе с ним ходила на воскресные прогулки и в гости.
Однажды, когда Анна Ивановна чистила на балконе свой жакет, к ней подошел Берсенин. Привычно прищурив карие глаза и проведя рукой по высокому белому лбу, он добродушно спросил:
— Ну зачем вам эта древность! Только моль разводить! Или приданое собираете!
Анна Ивановна не сразу ответила, только ожесточеннее стала щеткой водить по жакету. Закончив чистку, строго сказала:
— Для внучек храню, как подрастут…
…Где-то далеко, за тридевять земель, началась Отечественная война, завязались жестокие бои. А в большом, заставленном шкафами с книгами кабинете по-прежнему сидел ночами профессор, перелистывая Овидиевы «Метаморфозы», и свет настольной лампы ярким кругом ложился на потускневшие от времени, заостренные буквы заметок, сделанных когда-то рукой друга Пушкина — Вяземского.
Устоявшаяся жизнь в доме Берсенина резко нарушилась, когда фашисты подошли совсем близко к городу.
Университет эвакуировался, Евгений Александрович успел только положить в небольшой чемодан гипсовый бюстик Вольтера, свою последнюю книгу… У подъезда нетерпеливо вздрагивал грузовик.
— Может быть, вы все-таки поедете с нами! — снова спросил профессор Анну Ивановну.