Чужая боль (Изюмский) - страница 64
В том районе, где она жила, была уже не степь, а целый квартал домов. И хотя кузнечики прыгали еще прохожему на грудь, степь все же отступала, уходила от города, на прощание присылая ему с ближних хуторов то собачий лай, то гусиный гогот, то кизячный дым.
Симочка стирала свои платья, когда соседка, приоткрыв дверь, прошептала восторженно:
— Моряк! Вас спрашивают!
Он вошел, смущенно поздоровался, присел на стул у окна.
— Не сердитесь… Мы… от всего сердца… — сказал он, протягивая какой-то сверток.
Болдина, недоумевая, развернула бумагу. На скатерть лег синевато-зеленый прозрачный шарф. Казалось, он впитал в себя запах океана, вобрал свежесть дальнего неба. От него трудно было отвести глаза.
Симочка подтолкнула очки на переносице, хотела было жестко и решительно заявить, что не нужны ей никакие шарфы, главное — Гарик здоров…
Но Зыков с такой робостью сказал:
— Я в Бомбее… подарки семье покупал… и подумал: вы тоже самый близкий нам человек…
Он сказал это так, что Симочка почувствовала; отказать им в радости нельзя.
Четверть века
У вас бывало такое: только подумаете о человеке, которого давно не вспоминали, невесть сколько не видели, — и что-то извне подает весть именно о нем!
В это лето, плывя по Волге в Москву, я почему-то думал о своем ординарце Володе Черкашине. Где он? Уцелел ли!
У каждого, кто прошел сквозь пламя войны, есть дорогие сердцу воспоминания о боевых друзьях, с кем делил опасность и скупую солдатскую радость.
Навсегда останутся в памяти моей осень 1943 года, мелитопольские пески, хрустящие на зубах, забивающие автоматы, восьмидневные бои за город, за каждый дом его. И, наконец, приказ нашей роте: после предрассветной артиллерийской подготовки прорваться к железнодорожному вокзалу.
И вот эта минута, когда поднялись из окопов и, пригибаясь, падая, отползая в сторону, лавируя меж столбов земли от снарядных разрывов, побежали к вокзалу. Было только одно желание — достичь его, взять, и грохот орудий сливался с криком «Вперед!» — криком не губ твоих, а всего тела.
Слева от меня легко бежал гибкий высокий старшина Гуров; немного отстал от него, прерывисто дыша, пожилой коротконогий солдат Корень, а правее Кореня, как-то скачками, бежал донбасский паренек Владимир Черкашин.
Серые глаза его блестели, широкие бескровные губы опалило волнение:
— Вперед!
Первым упал старшина. Пуля пробила ему грудь чуть пониже двух медалей «За отвагу».
Станция все ближе… Еще рывок, еще усилие…
Страшная боль пронизала мое плечо, разорвавшаяся неподалеку мина опрокинула.
Как бредовый сон, осталось воспоминание: подполз Черкашин, зашептал испуганно: