Что ж, думаю, эта «фигура» нужна мне не меньше, чем Могильщику. К счастью, мы никогда не были кентами и с его интересами я считаться не обязан. Сунул наган за брючный ремень сзади. Глушитель нахально уперся в копчик, ну да черт с ним. Стоящее приобретение никогда не обходится без некоторых жертв.
И как раз вовремя — Вадим уже входил в комнату, неся на вытянутых руках расписной жестовский поднос с холодными закусками и бутылкой «Арарата» посередине.
Через час, когда две трети золотой жидкости из литровой емкости благополучно перекочевали в наши желудки вместе с немудреным овощным салатом и дежурными бутербродами из хлеба, сыра и колбасы, Могильщик удовлетворенно откинулся в своем допотопном кресле и щелкнул крышкой портсигара, доставая два «косяка».
— Пыхнем, Монах. Жизнь плотно забита неожиданностями, как эти папиросы анашой. Так что давай расслабляться. Может, это последний кайф, что мы словим…
— Рановато ты копыта отбрасывать собрался, — усмехнулся я, закуривая предложенную «беломорину». — Я вот выходить в тираж в обозримом будущем не намерен. Кстати, откуда пошла кликуха Могильщик?
— Не в курсе? Я ведь по воле могильщиком вкалывал. А попросту — землекопом на кладбище. Стольник в день, как с куста. Золотая жила, но и соблазнов вагон с двумя тележками. — Вадим щелкнул прокуренным ногтем по стакану. — Там и пристрастился к этому делу… А может, просто гены деда-алкаша проснулись. По пьяне и жену порешил. А на следствии выяснилось, что зазря ревновал — не изменяла Наташка… Ты ведь тоже за мокруху парился? Расскажи, что по чем, все одно тебя никуда не отпущу… на ночь глядя. Под травку истории слушать — самый кайф.
— Рассказывать тоже, — я взял из раскрытого портсигара новую папиросу. — Слушай, если охота. Но заранее предупреждаю — коли заснешь, разбужу ударом в челюсть. И тогда без обид — сам напросился, а вспоминать я люблю обстоятельно…
Марихуана возымела свое обычное действие — тело ощущалось как нечто чужеродное и малозначительное, а мысли плавно и стройно кружились в ласково-теплом тумане, ненавязчиво-мягко окутывающем сознание. В таком состоянии время и пространство перестают существовать и поэтому я с необычайной легкостью перенесся в прошлое, которое виделось так ясно и отчетливо, словно не прошло с тех пор томительных тринадцати лагерных лет.