Второй выстрел звучит тише первого.
– Беги! – Далматов кричит, не успевая осознать, что именно произошло. Инстинкт требует спасаться.
Инстинктам надо верить.
А Толик шевелится. Он переворачивается – грузная черепаха в мягком тряпичном панцире куртки – и шарит по снегу, пытаясь собрать осколки камеры. Та лежит, раскрошенная, развороченная выстрелом. И сразу понятно, что камера мертва. Не сломана – мертва.
– Беги же! К дому! Быстро! – Далматов толкает Зою в спину, и та срывается на бег. Она несется зигзагами, мечась то влево, то вправо.
Толик же, стоя на коленях, баюкает остатки камеры.
– Вставай. – Его приходится подымать рывком, и рана в плече, разбуженная звуком выстрела, ноет. – Вставай же!
Встает, но очень медленно, словно в полусне. И руки разгибаются.
Камера рассыпается.
– Давай же! К дому! Пока не дострелили…
А возможность была. Минута? Две? Достаточно для того, кто хотел убить. Но не убил. Почему? Милосердие? Сомнительный мотив. Тогда что?
У нее имелся план, вроде того, который она использовала прежде. И частью этого плана был маяк. И голова в горшке. Подарок для… Саломеи?
Далматова?
Для всех и сразу. И ей хотелось увидеть, как подарок найдут.
В оптический прицел, должно быть, хорошо виден дом. Но почему Толик?
Далматов поднял камеру. Она лежала именно там, где Толик ее выронил. Заледенелая. Покрытая снегом. Белый саван для мертвеца.
В корпусе – дыра. Объектив в трещинах. От карты памяти остались осколки. Вряд ли получится восстановить отснятое.
Илья положил камеру на плечо. Тяжелая. Неудобная. Норовит соскользнуть. Даже теперь ей не по вкусу чужие руки. Ничего, потерпит. Встав на том месте, где стоял Толик, Далматов повернулся к лесу. Поднял камеру, прикинув направление.
Выше. Ниже. Правее. Левее. Игла в стогу леса. И все-таки ему повезло. Камера замерла, поймав ту самую, нужную точку. И Далматов теперь видел то же, что увидел Толик: огромную сосну с расколотым стволом. Она возвышалась над товарками, и уродство ничуть не портило ее, скорее выделяло из прочих.
– Вот оно где, – Далматов положил камеру на снег. Надо будет забрать ее, вдруг да случилось чудо и матрица цела?
К сосне он подходил, каждый миг ожидая удара. С такого расстояния сложно промахнуться даже ночью… это была бы очень глупая смерть.
От сосны начинались следы, в основном волчьи, но были и человеческие – смазанные, занесенные снегом. Следы доходили до поляны, а после, огибая дерево, тянулись в лес. Они исчезали, сливаясь с их собственными следами, оставленными при прогулке к маяку.
Пришлось возвращаться к сосне. Далматов оценил высоту. Потрогал острые сучки, торчавшие наподобие ступеней, редкие клинья, лестницу эту продолжавшие, и решился.