И разогнавшееся сердце замирает в ожидании удара.
– На, – Родион сунул фонарик. – Далеко не уходи. Решишь бежать – дело твое. До деревни – полсотни километров. Дойдешь, не дойдешь… мне, честно говоря, плевать.
Саломея как-то сразу ему поверила.
Сходить с трассы было жутковато. Хрустел наст. Ноги проваливались в сугробы. Снег забивался под джинсы и попадал в ботинки. Желтое пятно фонаря прыгало, выхватывая то крохотное деревце, заметенное по самую макушку, то острые пики кустарника, то тяжелый кольчужный ствол сосны.
Нет смысла уходить далеко.
Или все-таки попробовать? С Родиона и солгать станется. А вдруг люди близко? Километр-два. Столько Саломея пройдет. Но куда идти? В какую сторону? И что с ней будет, если Родион говорит правду?
Да понятно, что будет. Подснежник, тот самый, который найдут по весне.
Мерзко-то как.
К машине она все-таки вернулась. Родион стоял, опершись на капот, и курил.
– Я ведь могу на вас напасть, – сказала Саломея, сбивая с ботинок снег.
– И что?
Сизый дым растворялся, но запах табака пропитывал морозный воздух.
– Оружия при тебе нету, – пояснил Родион, роняя окурок. Он обошел Саломею и открыл заднюю дверь машины, вытащил пакет и термос. – А без оружия – справлюсь. И с оружием бы справился. Так что нападай, если хочешь. Но если чего сломаю – сама виновата будешь.
– А… если я вам сломаю?
Родион рассмеялся. Он хохотал громко, искренне и довольно-таки обидно. А отсмеявшись, протянул термос и пакет.
– Сломает… ты себя-то со стороны видела, ломальщица? Чем занимаешься? Кунг-фу? Карате? Кёкусинкай? Дзюдо? Это, милая, для самоуспокоения. Драться ты не умеешь, по глазам вижу. Поэтому лучше съешь бутерброд, и поедем. Нам еще далеко.
Бутерброды оказались с сыром и колбасой, удивительно вкусные, верно оттого, что в последний раз Саломея ела давно. Сладкий чай окончательно примирил с ситуацией.
– Вы не боитесь, что я на вас заявлю? Ну потом уже. В полицию.
– А ты сначала до нее доберись, до полиции.
Второй окурок отправился следом за первым. И Родион, раздавив оба, велел:
– Садись.
К счастью, обошлось без багажника. А вот наручники вернулись.
– Чтоб не дурила, – пояснил Родион, сам затягивая ремень безопасности. – А то мало ли.
– Ехать далеко?
– Не дальше края мира.
Темнота становилась кромешной, плотной. И машина взрезала ее светом фар, чтобы проникнуть в разрез прежде, чем он затянется. Плыла мелодия. Густой голос Армстронга заполнял неловкую паузу. И можно было бы закрыть глаза, но Саломея боялась, что если поддастся этой слабости, то вновь уснет. А если уснет – погибнет, потому что во сне все равно, что с тобой происходит.