– Действительно никого.
Он появляется из бокового коридорчика, прежде Саломеей не замеченного, и выглядит растерянным.
До темноты получилось растопить печь. Изразцовая стена ее нагревалась медленно, а Саломея оттаивала и того медленнее. Она сидела, прижимаясь к печи руками и спиной, думая лишь о том, что еще немного – и заснет.
Если заснет, то не проснется до весны.
Тогда ее убьют.
Далматов поставил на проржавелую плиту кастрюльку. Вместо воды – снег. И тает он медленно, с шипением скатываясь с алюминиевых стенок. Урчит огонь.
Убаюкивает.
– Спасибо, – Саломея заставила себя открыть глаза.
– За что?
– За то, что все-таки пришел.
– Пожалуйста. Ты макароны есть будешь? С тушенкой? Правда, повар из меня хреновый, но… еда согреет.
Таранный удар ветра обрушился на стену. Задребезжали стекла. Огонь в печи притих, но загудел, заворчал, распаляясь. И вода в кастрюльке закипела. Макароны. Тушенка. Еда – это уже хорошо. И крыша над головой. А главное, что Саломея жива. Хорошо бы живой и остаться.
А разговор не ладился.
– Как плечо?
– Терпимо.
Слова – теннисный мячик, который перебрасывают по привычке и еще заполняя неловкие паузы.
– Тебя перевязать надо будет. Есть чем?
– Есть. Потом. Со мной все нормально.
Ну да. Конечно.
Саломея оттеснила Далматова от плиты. Ей хотелось прижать руки к раскалившемуся докрасна железу или, еще лучше, сунуть в полукруглый зев топки, чтобы пальцы наконец растаяли. И ноги тогда отойдут. Уже отходят – в ступнях покалывание. Тысячи мурашек бегут к коленям. Тысячи муравьиных укусов причиняют боль.
Перетерпится – перемолется. Так сказала бы бабушка. И еще добавила бы, что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. И раз взялась помогать, то надо до конца.
– Где твои макароны?
Илья указал на древний шкаф с кракелюрами на дверцах. Заглянув внутрь, Саломея выяснила, что голодная смерть в ближайшие месяцы им не грозит. На полках шкафа стояли упаковки с овсяными хлопьями, рисом, гречкой и макаронами. Выстроились банки тушенки, овощных и рыбных консервов. Имелись среди запасов чай, кофе и даже ананасовый компот.
И компот окончательно примирил Саломею с жизнью.
А получасом позже и ужин подоспел. Ели из кастрюли, зачерпывая просверленными алюминиевыми ложками, на черенках которых сохранились лаковые номера. И в этом сидении на крохотной кухоньке, когда в печке горит огонь, а за стеной выписывает вензеля метель, было что-то волшебное.
Наверное, еда.
Облизав ложку, Саломея велела:
– А теперь рассказывай. Начни с того, какого лешего ты сюда поперся в январе? До весны подождать не мог?