Генерал был суров, как и подобает будущему покорителю овеянного легендами Египта. Жозефина картинно заламывала руки. Солнечные зайчики отражались в блестящих кирасах всадников эскорта. О, эти плюмажи, яркие мундиры, кони и наездники, один к одному!
– Ах, браво! Виват, виват, генерал! Воистину, улица Виктории еще будет рукоплескать десяткам твоих побед!
По всему пути следования до заставы приветственные крики сопровождали кумира улиц. Взвивались над геранями белые платки в изящных ручках. Бонапарт, приоткрыв дверь кареты, приветственно махал в ответ.
– О, как он задумчив, – шептались за пестрыми занавесками в городских предместьях. – Должно быть, заранее скорбит о тех, кому не суждено вернуться назад. Вот, наконец, истинно великий человек, подобный Цезарю и Александру Македонскому!
Бонапарт и впрямь был задумчив. Ночь прошла в бурных выяснениях отношений с любезной сердцу Жозефиной. Та и сама не знала, от чего больше отчаиваться: от низкой измены любовника, от его ранения, оскорбления дочери или от того, что муж – ее надежда и опора в этой жизни – отбывает за тридевять земель воевать с какими-то дикарями. Ясно было одно: пылкой креолке с Мартиники было очень плохо и больно, а когда женщине плохо, она способна вынести мозги любому получше, чем пушечное ядро. И потому увенчанному славой генералу было не до ликования толпы, не до снующих вокруг репортеров.
Он хмуро поглядел внутрь кареты, где в уголке, в ожидании приказаний, сидел начальник его штаба, генерал Бертье. Чувствуя мрачное настроение командира, он безостановочно грыз ногти, страдая от невозможности помочь своему кумиру. Поймав взгляд, Бертье воспрял и всем видом изъявил готовность действовать. Спроси его сейчас Наполеон о численности мамелюков, количестве пушек в гарнизоне Александрии или о личных характеристиках местных правителей, он бы изложил все с такой скрупулезной достоверностью, как будто минуту назад закончил писать обстоятельнейшую записку по любому из заданных вопросов. Но просьба командующего оказалась куда прозаичней:
– Лейтенанта д’Орбиньяка ко мне.
Александр Бертье вздохнул, не подав виду, что раздосадован столь ничтожным приказом, и, в свою очередь, поманил в окно полковника Жюно:
– Лейтенанта гидов к командующему.
Лиса было не узнать. Васильково-голубая форма сидела на нем ладно, однако, прикинув, сколько шуток по поводу расцветки мундира отпустил бы он сам, Сергей невольно озирался, готовый в любой момент бросить вызов и призвать наглеца к ответу. Однако желающих испытать судьбу не наблюдалось: в окружении Бонапарта всякий был наслышан о вчерашних подвигах долговязого гасконца. Получив команду, Рейнар пришпорил коня, поравнялся с каретой и склонился к открытому окошку.