Он смотрел на меня со смешанным выражением ярости и восхищения, пугавшим меня. Затем он прыгнул вперед. Думаю, он ожидал, что я ударю подсвечником снизу вверх или в сторону, что дало бы ему шанс перехватить предмет, но в состоянии бешенства и страха, которые обуревали меня, я ударила основанием подсвечника прямо ему в лицо. Сила удара увеличилась от его же собственного рывка. В последний момент ему удалось повернуть голову, и удар пришелся на щеку, но от силы удара он отлетел назад и был ослеплен. Затем он упал и ударился головой об округлый подлокотник кресла красного дерева.
Ветер завывал вокруг дома, дождь злобно барабанил в ставни. Оливер лежал возле кресла в полуобмороке, и рука его была прижата к щеке. Когда он, медленно переводя взгляд, отыскал мои глаза, его ступор прошел. Я поняла, что единственный выход для меня – бежать, иначе я не доживу до утра. Я в панике подобрала подол ночной рубашки и бросилась к двери, уронив по пути подсвечник. Чтобы выхватить ключ из двери, понадобилось не более четырех-пяти секунд; затем я быстро закрыла дверь и повернула ключ в замочной скважине с другой стороны. Однако за половину этого времени краем глаза я увидела, как Оливер медленно поднялся на колени, а потом на ноги; но от страха мне показалось, что эти секунды превратились в часы.
Он бешено дергал ручку двери, а я в это время уже вынула ключ из скважины и бросила его под кровать. Голос Оливера, рыдающий и неровный, был исполнен жуткой ярости: он приказывал мне открыть дверь, он ругался и угрожал. Я кинулась в будуар и сорвала с себя рубашку. Мое сердце бешено колотилось от страха, и, слава Богу, я увидела, что Бекки уже выложила на утро мне чистое белье.
Трясущимися руками я натянула на себя белье, застегнув лишь половину пуговиц. Открывая гардероб, я услышала из комнаты Оливера страшный стук – и сердце мое почти остановилось от страха, когда я поняла, что он пытается выломать дверь: возможно, при помощи стула. Я в панике вынуждена была бежать в чем есть, но к тому времени я уже натянула на себя бриджи, рубашку, шарф, носки и сапоги. Я уверила себя в том, что дверь крепкая и открывается вовнутрь, так что ее непросто выломать, сломав замок с одной стороны или сорвав с петель с другой. Благодарение Богу, в его гардеробной не было колокольчика для прислуги. Оливер ругался и ревел в промежутках между страшными ударами, которые он наносил, но дверь не поддавалась, и буря заглушала его крики. Я подхватила стоящую возле кровати маленькую керосиновую лампу, чтобы осветить себе путь через темный дом. Кроме Соломона, вся прислуга должна была давно уйти на свою половину; Соломону полагалось после ухода Оливера в спальню загасить лампы и также удалиться. Через две минуты я была у боковой двери огромной кухни – эта дверь была ближайшей к конюшням. Там висели на крючьях несколько фонарей на случай непогоды. Я поставила на пол лампу, зажгла один из фонарей и открыла засов двери. Ветер тотчас же вырвал дверь у меня из рук. Нагнув голову, я с трудом продвигалась вперед, а затем приложила все усилия, чтобы закрыть дверь на наружный засов.