— Так, как ты, я любить не умею, — ответил Дункан. — Я, к примеру, не смог бы объявить о своих чувствах и попросить руки любимой женщины, обращаясь к стропилам конюшенного амбара. Я тебя вовсе не осуждаю, наоборот, это был отличный ход, пожалуй, только так и можно было прошибить броню Эммелайн. Но если ты сомневаешься в моих чувствах к Грэйс, могу лишь заверить тебя, что мое сердце принадлежит ей безраздельно, и — с твоим благословением или без оного — я женюсь на ней, как только мы получим согласие ее отца.
Конистан яростно замотал головой.
— Ты же знаешь, я никогда не признаю этот союз. И тебе отлично известно, что у меня есть на то веские причины.
— Да, — кивнул Дункан, поднимаясь на ноги. — Вот почему я и пригласил твою мать приехать сюда. И свою тоже. Они будут здесь к завтрашнему дню. Надеюсь, это снимет тяжесть с твоей души, и твое сердце забьется для других так же свободно, как оно бьется для Эммелайн.
Последняя фраза прозвучала столь торжественно и загадочно, что, когда Дункан направился к дверям, у Конистана не нашлось слов, чтобы его остановить. Как такое могло случиться? Дункан женится на Грэйс! Завтра приезжает его мать! Ну да ладно, ее он просто не примет, вот и все. Черта с два он позволит Дункану навязывать ему свою волю! И что вообще означает вся эта дурацкая театральщина: «Забьется для других так же свободно»? Почему все видят в нем злодея? Разве он жалел любви или заботы для тех, за кого нес ответственность? Нет, если Дункан думает, что его старший брат просто махнет на все рукой, значит, он плохо знает Конистана!
Однако позже, когда костюмированный бал был в самом разгаре, и Дункан, раскрыв правду единственному человеку, который мог помешать желанному для него союзу, решил, что отныне может открыто ухаживать за своей возлюбленной, Конистан был потрясен до глубины души трогательной нежностью, сквозившей в каждом слове его брата и Грэйс, в каждом их танце, в каждом знаке внимания, которыми они обменивались. Пока другие ожидали оглашения результатов голосования и коронации Королевы Турнира, виконт погрузился в самое мрачное отчаяние и совсем пал духом. Он любил Дункана и желал ему счастья, но только не с такой женой, как Грэйс Баттермир.
Эммелайн чувствовала, как ее охватывает, разрастаясь изнутри, ощущение панического страха. Вынимая из серебряной чаши и разворачивая одну за другой сложенные полоски бумаги, служившие бюллетенями для голосования, она вместо имени Грэйс читала на них свое собственное имя! Но как это могло случиться? Вот еще… и еще… и еще: «Эммелайн Пенрит». Ей казалось, что она видит кошмарный сон и никак не может проснуться.