— Но ведь это все есть. — Лайза произнесла свои слова не с меньшей убежденностью, что и он. Она протянула руку и сжала пальцы вокруг той части его тела, что делала его язык лживым. Она надавила крепче, заставив его застонать, и он не пытался остановить ее. Он был подвешен там, на дыбе дилеммы, такой глубокой и ужасной, что она казалась неразрешимой. Единственной надеждой была бы отсрочка, но, казалось, не было возможности остановить то, что уже началось.
— Пожалуйста… — Его глаза молили о пощаде. Она могла помочь ему поступить правильно. Она была единственным его шансом. Лайза знала это.
— Все в порядке, — пробормотала она, утешая его. Она отпустила его и улыбнулась, ее губы разжались, дыханье с шумом вырывалось из них. Она повернула лицо к лунному свету, струившемуся сквозь высокие окна в задней части павильона, и потянулась к своей груди. Она массировала ее обеими руками, мяла тугую плоть; она зажала соски указательным и большим пальцами и туго стиснула их под черным хлопком платья от «Алайи». И все это время она наблюдала за ним. Да, она поможет ему. В тот час, когда он нуждается в помощи, она будет рядом. Лайза Родригес была девушкой, на которую можно рассчитывать. Прощение капало с ее губ. Божественное чувство переполняло ее сердце. Она залезла рукой за пазуху, достала одну грудь и показала ему.
— О, Боже… — Это была молитва. Это было богохульство. Он глядел на ее грудь, словно перед ним был палач. В лунных лучах, на ее ладони, она лежала, необыкновенно красивая, как это и требовалось. Сосок торчал из тугой смуглой кожи, наполненный до предела ее страстью, и безупречные пропорции нарушались в тех местах, где она сжала ее пальцами. Она медленно встала, ее рост подчеркивался непринужденностью ее движений. Она развернула себя словно змея, невероятно красиво. Ее левая рука все еще держала грудь, а правая потянулась к подолу юбки и приподняла его на миллиметры, которые оказались решающими. Словно завороженные, его глаза последовали за ее рукой. Они безнадежно устремились на треугольник белых трусиков, четко выделявшихся на скульптурных бедрах Лайзы. Он сглотнул сухость во рту, его сердце забилось о ребра. За всю свою жизнь ему не доводилось видеть ничего прекраснее.
Она знала это. Это было все, что она знала, все, что она вообще знала. Никакое другое тело не могло сопротивляться ее воле. Такого не случалось никогда. И никогда не случится. Этот мальчик должен пасть так же, как падали остальные, однако было сладко, что он пытался бороться с ней. Более, чем сладко. Восхитительно! И она засмеялась от своей глупой мысли, потому что впервые за свою жизнь почувствовала благодарность к Богу.