У читателей — и даже у литераторов — живет убеждение, что о хорошем человеке писать легко, — ну, хотя бы потому, что, рассказывая о нем, не вызываешь «огня на себя», который порой, бывает, осложняет жизнь писателя и журналиста, когда он резко и нелицеприятно осуждает, обличает, а потом вынужден улаживать конфликты, отвечать на опровержения…
Когда я был моложе, мне тоже казалось, что очерк «положительный» сопряжен с меньшей ответственностью, чем очерк «негативный». И лишь с течением лет понял, что тут далеко все непросто: автор действительно не вызывает «огня на себя», но порой, как это ни странно, он вызывает «огонь» на… положительного героя.
Быть героем «положительного» очерка миссия нелегкая: человек вдруг как бы оказывается под мощной линзой общественного любопытства, его рассматривают будто бы заново, взыскательно судят о том, соответствует ли он — живой, подлинный — тому концентрированному образу, который дан на газетных, журнальных или книжных страницах. И что самое существенное: в этот «микроскоп» вставлены разные стекла — чистые и нечистые, «розово-голубые» и «пасмурно-темные», и от цвета их зависит суждение читателя о герое.
Я сейчас с разрешения Анны Георгиевны Жеравиной расскажу о той разнообразной почте, которую она получила после опубликования очерка «Полчаса перед сном».
Начну с письма, написанного самым родным ей человеком — дочерью. (В момент публикации А. Г. Жеравина находилась в Ленинграде, туда и написала ей дочь.)
«Конечно, живем под знаком очерка. Сейчас уже улеглось на сердце. А сначала было удивительно. Я, мама, поняла этот очерк… Мне было очень жаль ту девочку, хотя, конечно, не только ее. Была и жалость ко взрослой умной женщине, решившей так душевно обнажиться перед многими. Но это — ложное чувство. Оно уже изгнано».
Дочь Анны Георгиевны учится на том же историческом факультете, где работает и ее мать.
А вот строки из письма мужа:
«Читал статью сыну (сыну девять лет, — Е.Б.), и первое, что сказал маленький Саша, было: вот теперь все скажут, что мама виновата».
Одна из самых старых подруг написала Анне Георгиевне:
«Когда я прочитала статью, у меня все вдруг захолонуло от мысли, что теперь ты будешь жить с обнаженной душой, с чувствами, открытыми такой громадной аудитории. Как же ты изболелась сердцем, если не смогла больше держать все внутри себя?»
Под впечатлением этих писем Жеравина написала мне письмо (она его не отправила и лишь потом познакомила меня с ним):
«Конечно, нелегко чувствовать себя обнаженной перед всеми душою. Но разве трудно было меня понять. Я написала о моей благодарности, но поневоле вела речь и о себе, иначе не было бы понятно, за что я благодарна людям. Все, о ком вы написали, заслуживают, по-моему, того, чтобы я пошла ради них и на добровольное „самообнажение“ нравственное и на трату душевных сил, ведь они для меня ничего не жалели в жизни, ведь они думали о моей судьбе, о себе забывая».