Дегтярев выключает магнитофон:
— Вам этого достаточно?
Никодимов криво усмехается:
— Техника… Все, что угодно на ленту наговорить можно!
— Знаете, кто это говорил?
— Откуда мне знать! Может, вы сами.
Нет, вывести Дегтярева из равновесия ему не удастся. Никодимов сам начинает это понимать. Кирилл снимает со стола чистый лист бумаги. Под ним зажигалка.
— Вы сказали, что купили зажигалку у неизвестного человека в Столешниковом переулке.
— Так оно и было.
— Познакомьтесь с показаниями Сидоренко, — говорит Дегтярев. — Зачитать?
— Как вам будет угодно. — Все же несколько меняется в лице, пока Дегтярев читает.
— Что скажете?
— Меня эта брехня мало интересует.
«Наглец! — думает Кирилл. — Ну погоди»… И он снимает со стола второй лист. Никодимов видит две десятирублевые купюры.
— Эта, — говорит Кирилл, — найдена в разрушенном доме. Вы ее выронили, когда передавали Павлову деньги. Второй десяткой Павлов расплачивался в ресторане.
— Я за Павлова не ответчик! — Губы кривятся, но выдавить улыбку он уже не в состоянии. — Тем более, что вообще никакого Павлова не знаю.
Никодимов напряженно смотрит на третий лист чистой бумаги, стараясь угадать, какая там скрывается улика. Кирилл медленно приподнимает лист. Под ним толстая пачка денег.
— Вы взяли их у Исаевой и передали Павлову. По вашему совету Павлов переслал эти деньги из Тулы Марине Сокольской. Для шефа.
— Я не знаю никакого шефа и никакого Павлова! — истерически взвизгивает Никодимов.
— Вот как? Не знаете? — Дегтярев достает записку. — Вы написали Павлову из тюрьмы: «Пусть шеф позаботится, чтобы меня до суда освободили из-под стражи».
— Нет! — кричит Никодимов. — Не моя это записка, не моя!
— Ваша. Это подтвердила графическая экспертиза. Можете ознакомиться с ее заключением. А также с описью вещей и денег, которые вы сдали в камеру хранения Белорусского вокзала.
— Нет! Нет! Нет! — крик Никодимова переходит в истерику. Он сползает со стула, судорожно бьется на полу.
«Гад. Ползучий гад!» — с отвращением думает Кирилл.
Истерика продолжается.
«Сейчас не сможет давать показания, допрошу завтра, — решает Кирилл. — Теперь он сознается».
Вызывает надзирателя:
— Уведите Никодимова. Давайте сюда Павлова.
Если б Кирилл позволял себе поддаваться настроениям, он, наверно, старался бы, по мере возможности, не принимать к своему производству дела о взятках. Не потому, что это трудные дела, хотя они действительно трудные, а потому, что взяточники вызывали у него чувство физического отвращения. Как в детстве, когда он случайно наступил на лягушку и раздавил ее. Противно до дрожи… «Есть куда более страшные преступления, но подлее, трусливее, гнуснее взяточничества нет ничего», — думает Кирилл, поджидая Павлова. Впрочем, Павлов не вызывает у него такого чувства омерзения, как Никодимов. Мальчишка! Дал втянуть себя в эту гнусную компанию! Раскаивается он искренне и чистосердечно. Если б не боялся, ничего бы не утаил, Кирилл это понимает. Конвоир приводит Павлова.