— Расскажи мне о внуке.
— Мне слов не подобрать, какой Николенька чудный мальчик!
Но слов Николай Сергеевич нашел очень много, говорил долго, перечисляя достоинства внука, пересказывая его вопросы, повествуя о шалостях и проказах. Мария Петровна слушала не перебивая, с блаженным выражением лица, смеялась до слез, восхищенно прижимала руки к груди. Лучшего слушателя для рассказа о любимом внуке Николай Сергеевич не мог бы найти.
Между ним и Марусей вдруг установилась теплая связь, точно ниточки протянулись, опутали пространство, и стало невыносимо приятно. У Николая Сергеевича выступили слезы умиления. Маруся уже не казалась ему постаревшей, напротив — молодой, чудесным образом сохранившейся, точь-в-точь такой, как жила в памяти. Единственная и любимая.
— Милая моя, желанная, Марусенька! — пробормотал Николай Сергеевич и полез за платком, чтобы утереть глаза.
Мария Петровна шмыгнула носом, втягивая ответные слезы.
— Ну, привет! — буркнула нарочито укоризненно. — Давай рыдать, как два старых пенька.
— Маруся! Ты нисколько не изменилась! — горячо и искренне заверил Николай Сергеевич. — Так же прекрасна, как и прежде!
— Какое там «прежде»! Коля, у меня климакс начался три года назад.
— А у меня — пятнадцать! Они рассмеялись, и связь их стала прочнее и роднее. Точно впали в детство или охмелели без вина.
— Ирочка сказала, что обварила тебя кипятком!
— Точно! Смотри!
Мария Петровна задрала юбку и показала красные пятна на бедре. Но Николай Петрович смотрел не на них, вернее — на них, ожоги, но и на всю ногу целиком, упругую, крепкую, обворожительную. Николай Петрович почувствовал давно забытые шевеления плоти, растерялся, захлопал глазами.
— А говорил, климакс! — попеняла Маруся, опустив юбку и прекрасно поняв его состояние. — Ишь, зарделся! Не балуй! — шутливо погрозила она пальцем.
— Не буду! — молодецки пообещал Николай Сергеевич.
— У меня вчера произошло… такой особенный день! Вот бывает: пять лет пройдет, а вспомнить нечего. А тут два часа, в которые уместилась, спрессовались все счастья и несчастья, которые на роду написаны. И подлость страшная, хоть и забытая… на плывуне…
— Что?
— Однажды было, на плывуне фундамент завода в Подмосковье построили, он и поплыл. Геодезистам хоть уши отрывай, хоть в тюрьму сажай — поздно, угробили народные деньги. Нельзя на плывуне строить. А подлость — тот же плывун.
Слова Маруси приземлили радостно и весело вознесшиеся чувства.
— Стоить ли грустное вспоминать? — ласково спросил Николай Сергеевич. — Столько лет прошло, печали забылись, теперь…