– Это твой враг, но не мой. – Спокойно ответила я и ушла, бросив ключи от лаборатории на стол.
… Через несколько дней он позвонил ко мне домой и просил выйти на работу. Я вышла.
Честно говоря, я боялась потерять эту работу. Меня ценили здесь. И он был прав, когда говорил, что создал меня. Вообще-то у меня неплохая реакция и я быстро обучаюсь, но такой скорости обучаемости я от себя не ожидала. За пару месяцев я могла делать здесь все. И даже если иногда я казалась себе вышколенной прислугой в богатом доме – это не заметить, об этом промолчать… этому сказать так, а с этим вообще не говорить… этому же можно не только говорить, но и доверять, – то это меня не смущало. Мною был пройден как бы краткий дипломатический курс. Кроме этого я научилась составлять документы любого уровня, вела деловую переписку, научилась печатать на машинке, освоила компьютер, стала водить автомобиль. На переговорах я тоже присутствовала в качестве секретаря… И мне нравилась моя работа. Но больше всего мне нравилось, что я не имела обязательных дружеских отношений со своими коллегами. Я всегда мечтала о такой обособленности. У меня была приветливая, но дежурная улыбка – для всех. Я стала любить одиночество.
Именно в этом институте я перестала страдать из-за своей неустроенности, и мне даже нравилось обедать в полном одиночестве где-нибудь в темном углу нашей столовой, отказываться от коллективного посещения ресторанов или финской бани. Правда, я все-таки попадала и в ресторан, и в баню, потому что стоило мне только отказаться от участия в мероприятии, то оно распадалось, как карточный домик. Но не я этому была виной: отказывался то один сотрудник, то другой, правда, так было, если отказывалась сначала я. И поэтому меня начинали уговаривать мои коллеги, которые меня недолюбливали.
Они действительно меня не очень любили. Одни за то, что мне удалось обособиться в таком большом коллективе, нисколько от этого не страдая, другие – за независимость суждений и умение высказываться без каких-либо эмоций. Моих коллег, видимо, волновала моя непрошибаемость. Поначалу мне пытались сообщать всякие слухи, пикантные подробности чьей – либо истории, банальные сплетни… Я слушала, не останавливая говорившего, но никогда не комментировала. И больше всего мои сослуживцы недоумевали и злились, что на моем лице ничего не отражалось. Я носила защитную маску. Под ней и были мои эмоции.
Смешные люди, что же, я должна перед всеми обнажаться?..
Потом мне перестали что-либо говорить. Конечно, они догадывались, что я влюблена в него, но вряд ли они знали все. Он же боялся, что это как-то обнаружится, поэтому его небрежность по отношению ко мне или показная беспристрастность были своеобразным щитом от сплетен и разговоров.