Так этот самый Фридон все поворачивал, что отказаться — значило нарушить обычаи предков, а тем паче волю богов, а и тех, и других мы, ахейцы, высоко почитаем, — тут в войске может начаться такой ропот — не уймешь. Что оставалось тому предводителю? В конце концов давал согласие и скреплял его клятвой Зевсу, что-де так тому и быть. Вот тут-то и выходил из-за городских стен Бусилай.
Надо было на него посмотреть! Ростом, как я уже говорил, чуть ли не самого Аякса, ручища — что стволы деревьев, мускулы — что валуны (ах, сам уже, прости, уподобляюсь нашим рапсодам!), ликом страшен, сразу ясно каждому — такой живым точно не отпустит.
Ну а дальше... В общем-то, все было предрешено (уж не знаю, богами или кем). Либо все-таки находился один смельчак, принимавший вызов Бусилая, и, не успев толком понять, что произошло, тут же умирал страшной смертью, — Бусилай этот обычно сокрушал его наземь первым же чудовищной силы ударом по щиту, и добивал не мечом, а просто ногой раздавливал, как лягушку, — либо смельчака так и не находилось; в любом случае неприятельское войско, согласно уговоренности, понуро убредало восвояси.
Неужели на такое бесславье собирался обречь великие Микены и самого себя наш Агамемнон? Ох, невесело мы выступали в этот поход! Один лишь Агамемнон был бодр и весел, казалось, он ничуть не сомневается в успешности похода. Что-то он, видно, все же задумал, но вот что — никто из нас угадать все равно не мог.
Да, и еще кое-что странное было в том походе во Фригию. Как всегда, за нами следовали крытые повозки с наложницами Агамемнона, никогда он без того далеко от Микен не отправлялся, но только одна такая повозка почему-то все время охранялась шестью гоплитами из царской стражи, и те даже близко к ней не подпускали никого. И на ночь ту повозку ставили далеко от нашего лагеря, под охраной все тех же гоплитов. Но еще удивительнее то, что и сам Агамемнон к этой повозке ни разу не приблизился. Те наложницы, что ехали в остальных повозках, на ночь, ясно, перебирались в его шатер, — а для чего еще и возят с собою наложниц? А та повозка — словно в ней перевозят кого-то зараженного чумой.
Уж не чумой ли хотел заразить Агамемнон город Птелей? — была у меня, признаюсь, и такая мысль.
Однажды все-таки на миг откинуло ветром полог странной повозки, а я как раз был неподалеку и успел разглядеть: убранство внутри поистине царское, не уступающее тому, что в повозке самого Агамемнона, и восседает там на треноге высокая, статная, красивая девушка с горделивым лицом и длинными рыжими волосами.