– Будь ты проклят со своей клиникой и своей Изабеллой.
– Ты вправе ненавидеть меня, Лаура.
– Оставь меня! Меня тошнит… – И, нелепо прижимая к животу подушку от софы, она кинулась в ванную. Ее вырвало. Когда она подняла голову, в окне все также сияло солнце в голубом безоблачном небе. Как странно… Все должно было измениться. Она прополоскала рот, умылась и надела белую блузку и малиновую юбку – наряд, который выбрала утром, охваченная таким счастливым предчувствием.
Она вышла из дома; Френсис поджидал ее на ступеньке крыльца, глядя на три парусника, которые скользили по озеру под свежим, веселым ветром. Ветерок освежил и лицо Лауры. Френсис тревожно спросил ее:
– Ну как ты?
– Как нельзя лучше.
Его глаза молили. Его голос молил: «Я никогда не прощу себя за то, что случилось сегодня».
«Это в большей степени моя вина, а не твоя…» – хотела сказать она, но не могла выговорить ни слова. Они вернулись домой в молчании.
Всю ночь она рыдала, вытирая глаза простыней. Когда она поднимала глаза к окну, то видела сквозь деревья два светящихся окна в доме Элкотов. Наверное, это окна его комнаты, и он тоже не спит всю ночь. Может быть, читает, подперев щеку ладонью, – сколько раз она видела его в этой позе. Она вспомнила и ощутила его тело, лежащее на ней. И представила его в постели со своей женой. Она его ненавидела! Но как ей было жаль этой любви, которую она пестовала всю свою жизнь!
Наутро глаза ее жгло, словно огнем; весь день она пролежала в постели со спущенными шторами.
– Что с тобой? – встревожилась тетя Сесилия, когда Лаура не вышла к завтраку.
– Желудок. И солнце напекло. Полежу денек, и пройдет.
Сесилия решила вызвать доктора Элкота.
– Не надо, не надо!
– Френсис уехал, – сказала вошедшая в комнату Лилиан. – Он позвонил рано утром, чтобы попрощаться. Он вернулся в Нью-Йорк.