Тем не менее, оказалось немного неприятным, что, когда Мэри Терстон по традиции на некоторое время удалилась, среди нас остался викарий, мрачно сидящий за столом, чопорно отказавшийся от портвейна и лишающий остальных возможности говорить более свободно, чем в присутствии хозяйки. Не то, чтобы беседа после ужина у Терстонов когда-либо была особенно грубоватой — это не так. Но молодой Стрикленд, несмотря на свой довольно несносный характер, умел ловко рассказывать забавные истории, и, возможно, только из-за присутствия мистера Райдера я, например, был подавлен наступившей тишиной. Стало легче, когда кто-то предложил сыграть в бридж, хотя ни Терстон, ни я не особенно любили карты.
В тот вечер некоторые из нас испытывали усталость. Я нисколько не был удивлён, когда довольно рано молодой Стрикленд встал и извиняющимся тоном сказал, что идёт спать. Он сказал, что в этот день рано встал и чувствует себя утомлённым.
— Виски с содовой прежде, чем уйдёте? — предложил Терстон из-за карточного стола.
Но Стрикленд неожиданно отказался. «Нет, огромное спасибо, — сказал он, — думаю, мне действительно лучше сразу уйти». Он кивнул нам, и покинул комнату.
В тот момент я не заметил времени, но впоследствии вычислил, что было около половины одиннадцатого.
Затем настала очередь Алека Норриса. Он предложил окончить игру в конце следующего роббера. Он играл с Терстоном, Уильямсом и мной, в то время как викарий и Мэри Терстон что-то с интересом обсуждали, сидя на диване.
— Вы, наверное, захотите присоединиться к игре, миссис Терстон, — сказал викарий, — ну а мне самое время идти домой.
— Но это же совсем недалеко, Райдер, — вежливо заметил Терстон, хотя я не думаю, что хоть кто-то из нас стал бы жалеть об уходе викария.
— Нет. Я пройду через сад. Буду дома через пять минут — И, выразив благодарность за приятный вечер, он удалился.
Мы действительно сыграли ещё один роббер, но игра шла не слишком успешно, поскольку Мэри Терстон была слабым игроком, а Сэм Уильямс, который был её партнёром, относился к бриджу вполне серьёзно. И мы закончили игру как раз тогда, когда часы пробили одиннадцать.
— Нет, — сказала Мэри Терстон, — действительно хватит. Я огорчаю бедного мистера Уильямса. Кроме того, одиннадцать часов — это моё время идти спать.
Это было совершенно верно. Как у маленького ребёнка, у Мэри Терстон было своё фиксированное время отхода ко сну, и если она не ложилась вовремя, то всегда чувствовала себя виноватой. Я помню, что в прошлом достаточно часто наблюдал, как, услышав бой часов, она целовала мужа и желала нам спокойной ночи с бесхитростной и даже несколько детской улыбкой.