Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько:
— Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
— Ну, ну, ну, — стали его успокаивать. — Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты?
— Эх-х!.. — сокрушался Иван. И даже заплакал. — Сколько же я на душу взял… за один-то поход! Как же мне тяжко!..
— Ну, ну… Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
Тут вышел из ворот Изящный черт и обратился ко всем.
— Мужички, — сказал он, — есть халтура! Кто хочет заработать?
— Ну? А чего такое? — зашевелились монахи. — Чего надо-то?
— У вас там портреты висят… в несколько рядов…
— Иконы.
— А?
— Святые наши, какие портреты?
— Их надо переписать: они устарели.
Монахи опешили.
— И кого же заместо их писать? — тихо спросил самый старый монах.
— Нас.
Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
— Гром небесный, — сказал старик монах. — Вот она, кара-то.
— Ну? — торопил Изящный черт. — Есть мастера? Заплатим прилично… Все равно ведь без дела сидите.
— Бей их! — закричал вдруг один монах. И несколько человек вскочило… И кинулись на черта, не тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти и выставили вперед пики. Монахи остановились.
— Какие вы все же… грубые, — сказал им Изящный черт из-за частокола. — Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся. — И он ушел. И только он ушел, в глубине монастыря опять грянула музыка… И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику — черти били на площади массовую чечетку.
Иван взялся за голову и пошел прочь.
Шел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал — так горько было на душе, так мерзко.
Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел прошлый раз.
Сел и задумался.
Сзади подошел Медведь и тоже присел.
— Ну, сходил? — спросил он.
— Сходил, — откликнулся Иван. — Лучше бы не ходил…
— Что? Не дали справку?
Иван только рукой махнул, не стал говорить — больно было говорить.
Медведь прислушался к далекой музыке… И все понял без слов.
— Эти… — сказал он. — Все пляшут?
— Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
— Ох, мать честная! — изумился Медведь. — Прошли?
— Прошли.
— Ну, все, — сказал Медведь обреченно, — надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
Они помолчали.
— Слушай, — заговорил Медведь, — ты там ближе к городу… Какие условия в цирке?
— Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
— Как насчет питания, интересно… Сколькиразовое?