Не заметила, как дошла до своего подъезда, набрала номер квартиры. Запиликал сигнал соединения.
План! Ей нужен план. Может, отравить Ликбеза? Чем? Лебедой? Нет. Испортить подпруги? Будет седлать — заметит. Все не то! Еще хорошо Овсянкину на голову кирпич уронить.
А Миша тоже хорош — она ему так верила, а он придумал, что у них с Овсянкой роман. Как можно любить этого отморозка?
В железной коробочке у нее перед носом пикнуло.
— Кто?
— Папа! — заторопилась Эля. — Это я!
Как здорово, что дома папа. Она ему сейчас все расскажет. Он поймет!
И сразу же начала:
— Папочка…
— Эля? Ты чего?
Голос неправильный какой-то, словно Эля оторвала родителя от очень важного дела. Например, от рекламы по телевизору.
— Я ключи забыла.
— А ты можешь погулять полчасика?
— Чего?
Слишком много Эля набрала в грудь воздуха, собираясь все объяснить. Поперхнулась. Это было даже не удивление. Удивилась она несколько часов назад, увидев прыгающий шарик на ножках рядом с Овсянкой. На сегодня лимит подобной эмоции закончился. Это был просто вопрос. Какой задают, когда среди разговора вдруг наступает тишина.
— Ладно, — передумал отец, и кодовый замок открылся.
Эля вопросительно глянула на дверь. Может, она объяснит, что происходит? Но дверь всего лишь железно скрипнула. Уговорил, Дровосек, с тобой разговаривать будем потом.
Отец стоял на пороге, непривычно взлохмаченный, в наспех накинутой рубашке, в тапочках на босу ногу.
— А ты разве не должна быть у себя на конюшне до вечера?
— Я туда больше не пойду!
Эля потянула с ноги кроссовку. Она страшно устала и собиралась в ближайшее время умереть. Для всех.
— Что у тебя с рукой?
А что у нее с рукой? Ничего особенного. Разодрала вон, кровь шла. Не заметила.
— У нас были соревнования, и я выиграла.
Все еще держа ладонь перед собой, она прошла в ванную. На широкой мягкой подушечке ладони отпечатались точки. Упала, а там камешки, асфальт неровный — вот и следы.
— У вас была борьба?
— Вольная!
— А телефон у тебя где? Не могла позвонить?
— Телефон у меня в сумке. Сумка в каптерке, каптерка на конюшне, а на конюшню я больше не пойду.
Ранки от воды защипало. Надо бы, конечно, в душ залезть. Чего у нее там с боком? Болит.
Подняла глаза к зеркалу. В коридоре стояла женщина. Как раз так, чтобы Эля хорошо видела ее отражение. Лет тридцать, как их учительнице по пению. Светлые распущенные волосы. Белая свободная рубашка, застегнутая на низкую пуговицу — видно оголенное пузо. Пуговиц на планке много, но застегнута только одна. Рубашка велика. Сильно велика. И вообще рубашка не ее.
Эля замерла. Рубашка папина. Он любил такие: светлые, в тонкую, еле заметную полоску. Мама их все время покупала. Пачками.